— Согласен, — тут же ответил я. Лишь бы получить то, что мне нужно.

На лице Макса мелькнуло облегчение. Он даже усмехнулся, словно только что отделался лёгким испугом.

— Что ж, тогда я, пожалуй…

— Я тут подумал, — вновь подал голос Плетнёв. Все взгляды снова устремились на него. — И решил, что два процента… Это как-то несолидно. Мало. Хочу пять.

Глаза Макса округлились. Затем он фыркнул, и его смех прозвучал резко и фальшиво.

— Пять? С ума сошёл? Где мне, по-твоему, взять ещё три процента?

— Меня разве это должно волновать? — Плетнёв развёл руками. — Отщипни от своей доли, например. У тебя ведь пять, я знаю. В минусе не останешься. Но только не у местных акционеров. Договорённость есть договорённость.

— Плюс один процент, — попытался торговаться Макс, его лицо начало заливаться краской. — Максимум.

— Пять, — непоколебимо повторил Плетнёв. Его улыбка не дрогнула.

Макс смерил его взглядом, полным ненависти. Затем перевёл взгляд на меня и на Холодова, будто ища поддержки, но не найдя её, с силой выдохнул.

— Ладно. Разлом с тобой. Пять. Но это всё, надеюсь? — он окинул нас подозрительным взглядом, ожидая нового подвоха.

— Всё, — кивнул я.

Но смотрел он на Холодова и Плетнёва. Те тоже кивнули.

— В таком случае, прошу, — он протянул руку.

— Ты сначала документы подготовь, — усмехнулся Плетнёв. — Запись у меня на хранении побудет.

Макс резко развернулся и, подхватив свои вещи, направился к выходу, чуть не снеся всех нас тараном. Он уходил, выпрямив спину, пытаясь сохранить достоинство, но я ощущал его ярость. Дверь захлопнулась за ним с таким звуком, будто была готова треснуть в любой момент.

В комнате воцарилась тишина. Я медленно выдохнул, впервые за весь вечер чувствуя, как напряжение начинает отпускать. Первый этап был пройден. И пройден блестяще.

Интерлюдия

Холодная мраморная плита пола в коридоре, казалось, забирала всё тепло из тела Михаила. Он стоял перед массивной дверью кабинета отца, чувствуя, как поджилки предательски подрагивают. Каждая клеточка его тела помнила — вызов к Виктору Огневу никогда не сулил ничего хорошего.

Память услужливо подкидывала обрывки прошлых «воспитательных бесед»: сдавленное дыхание, приглушённые стоны, запах страха, смешанный с дорогим парфюмом отца, и его леденящий душу, ровный голос, звучавший в такт невыносимой боли.

Михаил сглотнул, пытаясь отогнать навязчивые образы, и нервно провёл пальцем по воротнику рубашки.

Внезапно его отвлекли быстрые, отчётливые шаги каблуков по мрамору — ритмичные, как приговор. Он обернулся и увидел мать. Элеонора шла по коридору, её прямая спина и сведённые брови были красноречивее любых слов. Холодный, испепеляющий взгляд, которым она уставилась на сына, заставил его внутренне сжаться. Он лихорадочно пытался сообразить, чем мог вызвать гнев обоих родителей, но в голове звенела пустота, залитая страхом и искренним непониманием.

Дела Миши только наладились, он отпраздновал победу над Стужевым вместе с друзьями. Завтра понедельник, он жаждал увидеть побитую и пристыженную рожу бастарда. Родители об этом не могли узнать ни пр каких обстоятельствах! Тогда что же случилось?

Не сказав ни слова, Элеонора, не сбавляя шага, с размаху отвесила ему звонкую, оглушающую пощёчину. Удар был настолько сильным и неожиданным, что у Михаила зазвенело в ушах, а в глазах поплыли тёмные пятна. Прежде чем он успел опомниться, мать железной хваткой вцепилась в его предплечье — её тонкие, но невероятно сильные пальцы впились в мышцы так, что он аж передёрнулся от боли — и, не встречая сопротивления, рывком втянула его в кабинет.

Виктор Огнев сидел за своим массивным дубовым столом, уставившись в экран ноутбука. Свет от монитора освещал его неподвижное, каменное лицо. Он поднял глаза, когда жена и сын вошли.

Элеонора не произнесла ни звука, лишь бросила на мужа многозначительный, исполненный молчаливого гнева взгляд. Она резко отпустила руку Михаила, словно избавляясь от чего-то неприятного, и так же молча вышла, прикрыв за собой дверь. Тишина, воцарившаяся в кабинете, была гуще и страшнее любых криков.

Михаил замер на том же месте, чувствуя, как по его спине бегут мурашки. Жгучее пятно от пощёчины пылало на его щеке, но эта боль была ничтожной по сравнению с леденящим ужасом, исходившим от неподвижной фигуры отца. Стук собственного сердца отдавался в его ушах оглушительным барабанным боем. Миша ждал, когда Виктор вынесет свой приговор. За иным отец ни разу его не звал к себе. И когда это, наконец, произойдёт, он знал — начнётся самое страшное.

Тишина в кабинете была густой, тяжёлой, как свинец. Она давила на барабанные перепонки, и каждый вздох Михаила отдавался в ней оглушительным эхом. Пересилив себя, сын посмотрел на отца, оторвав свой взгляд от ковра. Глаза Виктора, холодные и пустые, прожигали насквозь. Миша забыл, как дышать.

— Кретин, — это слово прозвучало негромко, но с убийственной чёткостью. — Сколько раз я тебе говорил? Сидеть тише воды, ниже травы. Об этом Стужеве… вообще забыть и обходить стороной.

Он откинулся в кресле, его пальцы сложились домиком.

— И что в итоге? Разве не ты стоял здесь на коленях? Не ты клялся, что больше не ослушаешься? А теперь… — голос Виктора оставался ровным, но в нём зазвенела сталь, — … мне, главе рода, только что предъявили ультиматум. Астрономическая компенсация. Или я снимаю свою кандидатуру на пост ректора. Иначе дело получает огласку.

Он помолчал, давая словам висеть в воздухе, как приговор.

— Ну? Хоть слово скажи. Что, по-твоему, мне теперь делать?

Михаил, парализованный страхом, сглотнул комок в горле. Его губы дрожали.

— Я… я не понимаю, — просипел он, заикаясь.

Уголок губ Виктора дёрнулся в подобии усмешки. Он лениво пошевелил пальцем, подзывая сына подойти ближе. Тот, повинуясь неосознанному инстинкту, сделал неуверенный шаг вперёд, потом ещё один, словно идя на эшафот.

Когда Михаил поравнялся со столом, Виктор молниеносно вскинул руку и с силой дал ему подзатыльник, от которого у того потемнело в глазах. Прежде чем сын опомнился, отец уже вцепился ему в затылок и с силой пригнул голову к экрану ноутбука.

— А это что