Я посмотрел на их лица — скептическое у воеводы, вопросительное у управляющего и полное веры у Ярослава. И я принял решение — ничего не говорить, пока не сделаю. Пусть для них это станет чудом.

— Увидите, — сказал я с легкой, загадочной усмешкой. — Когда придет время. А сейчас, если вы меня извините, у меня много работы.

Я покинул канцелярию и, не теряя ни секунды, направился в самое сердце крепости — в ремесленную слободу.

Первым делом я пошел в кузницу. Староста кузнецов, старый, бородатый Василий, как раз вытаскивал из горна раскаленный добела клинок.

— Мне нужна твоя помощь, мастер Василий, — сказал я, дожидаясь, пока он опустит клинок в чан с водой. — И помощь твоего соседа, гончара. Дело государственной важности.

Через несколько минут в шумной, жаркой кузнице собрался небольшой совет. Я, Василий, и старый, седой гончар по имени Еремей. Я разложил на наковальне свою дощечку с чертежом.

Они склонились над ней, и я увидел на их лицах одинаковое выражение — полное недоумение.

— Очаг? Для лодки? — пробасил Василий. — Ты в своем уме, знахарь? Хочешь всех на дно отправить? Дерево и огонь — не дружат.

— Мой очаг заставит их подружиться, — терпеливо объяснил я. — Смотрите.

Я показал им свою идею. Это был высокий, похожий на ведро, котелок с двойными стенками.

— Вы, кузнецы, — сказал я, — куете из тонкого, но прочного железа два «ведра», одно внутри другого, с зазором в два пальца. — А вы, — я повернулся к Еремею, — заполняете этот зазор глиной.

— И что? — хмыкнул Василий. — Железо раскалится, и твоя лодка вспыхнет, как солома. Я с железом всю жизнь работаю, знаю, о чем говорю.

— А я всю жизнь работаю с глиной, — тут же вставил Еремей. — Если ты просто набьешь глину между двумя железяками, она от жара потрескается и высыпется через неделю. Бесполезная затея.

Они были правы. Каждый со своей, профессиональной точки зрения.

— А теперь, — сказал я, и мой голос стал увереннее, — давайте соединим ваши знания. Еремей, что ты добавляешь в глину, чтобы она держала жар в печи?

— Так толченый камень, — нехотя ответил тот. — Он не дает ей трескаться.

— Вот! — я ткнул пальцем в чертеж. — Мы заполним зазор не просто глиной, а глиной с толченым камнем. Она станет нашей главной защитой. Она запечатает весь жар внутри. А теперь, Василий, скажи, что будет с внешним ведром, если весь жар останется внутри, отделенный от него толстым слоем глиняного кирпича?

Кузнец нахмурился, его мозг, привыкший думать о передаче тепла, заработал. Он посмотрел на чертеж, на гончара, и на его лице медленно появилось изумление.

— Оно… оно не раскалится, — медленно проговорил он. — Глина жар держать будет. Внешняя стенка… она останется едва теплой.

— Точно! — подхватил гончар, тоже поняв суть. — А железный каркас не даст моей глине развалиться! Боги… это же может сработать!

Они смотрели на меня уже не как на сумасшедшего, а как на коллегу, предложившего гениальное, невиданное доселе решение. Их профессиональное любопытство было разбужено. Они тут же начали спорить между собой, но уже не о том, «возможно ли это», а о том, «как это сделать лучше».

— Зазор нужно делать в три пальца, не меньше! — басил Василий.

— А глину нужно месить с речным песком, так она плотнее ляжет! — вторил ему Еремей.

Работа закипела. Это была уже не просто прихоть знахаря, а интересный, невиданный доселе профессиональный вызов и они приняли его с азартом.

На следующий день первый опытный образец «чудо-печки» был готов. Мы вынесли его на берег реки и установили на дно одной из лодок, предварительно выложив под него «подушку» из плоских камней.

На испытание собрались все: и ремесленники, и Ратибор со Степаном. Я засыпал внутрь уголь и разжег его. Огонь весело загудел, поддувало обеспечивало идеальную тягу. На решетку сверху поставили котелок с водой, и она закипела за считанные минуты. Но самое главное — дно лодки под очагом оставалось абсолютно холодным. А высокая юбка сверху, не позволяла искрам разлетаться.

Ратибор подошел, недоверчиво потрогал доски под очагом, затем бока самой печки. Его лицо, до этого хмурое и скептическое расплылось в изумленной, почти мальчишеской улыбке. Он понял, что только что произошла настоящая революция в полевой кухне.

Степан Игнатьевич, наблюдавший со стороны, лишь коротко сказал:

— Сделать еще четыре. По одной на каждую лодку. Молодец, Алексей.

…Ярослав смотрел на меня, ожидая ответа, а я, помешивая в котле, закончил свой рассказ о создании печки.

— Вот так мы и обзавелись очагами. На каждой ладье по одной штуке. Я вчера показал по одному человеку с каждой лодки, как с ней обращаться. Они будут моими «хранителями очагов».

И они ждали сигнала.

Я поднес два пальца ко рту и издал короткий, резкий свист.

Вскоре с других лодок, скрытых в тумане, донеслись тихие, деловитые звуки: скрежет металла о камень, тихий стук, шорох засыпаемого в печку угля. Мои «хранители очага» услышали сигнал и приступили к работе.

Через десять минут по реке, смешиваясь с запахом тумана и сырости, поплыл аромат горячего мясного бульона. Теперь он шел со всех лодок, а это значило, что воины будут согреты в этом тяжелом походе.

Ярослав посмотрел на меня, и в его глазах было глубочайшее уважение. Я был тем, кто приручил огонь и заставил его служить нам даже посреди холодной, враждебной реки.

И каждый воин в этом отряде теперь это знал.

Глава 3

Прошел еще один день. Эйфория от первой горячей еды и моего «огненного чуда» улеглась, сменившись тяжелой, изматывающей рутиной. Наш поход превратился в монотонный ритм: четыре часа гребли, десять минут на воду и еду, смена гребцов, и снова четыре часа гребли. За это время движения воинов стали отточенными и экономными, весла входили в воду почти без всплеска, и пять наших лодок, словно серые тени, скользили вверх по течению сквозь нескончаемый осенний туман.

Я полностью интегрировался в жизнь отряда и не сидел без дела. Пока воины налегали на весла, занимался собственными, не менее важными делами. Я стал их «инженером по топливу». Строго следил за расходом припасов, выдавая каждому десятнику отмеренное количество брикетов, но главной моей задачей и задачей моих