Безразличие в моём голосе не напускное. Признаюсь, Энтони Рэнделл-младший никогда мне не нравился. Я больше скажу: он мне о-о-очень не нравится. Племянник комиссара из тех, кто яростно выступал против того, чтобы в участок брали зелёного новичка-иностранца, не прошедшего славную американскую военную подготовку. А когда я всё-таки прошёл тестирование и получил место стажёра, он начал «жрать» меня с той же жадностью, с какой шестисотфунтовый толстяк ест последний в жизни бургер. Не зря же я стал «любимчиком» на ковре у его дяди.

— Но не всем ампутировали обе ноги, — напоминает Бекки, возвращая меня в реальность.

Я замечаю, что она сама морщится, словно проглотила что-то невообразимо горькое. Но это не сочувствие, а раздражение. Даже у такой светлой звездочки, как лейтенант Хаттер, бывают пятна. И я прекрасно понимаю причину её реакции: помимо меня, Энтони Рэнделл-младший не хотел видеть в участке и саму Бекки — «чёрную обезьяну» и «к тому же, бабу». По его мнению, женщины только путаются под ногами, и их вечно приходится «доставать из дерьма» вместо того, чтобы заниматься «настоящей мужской работой». Поэтому лучше бы они «не маялись всей этой феминистской дурью, а жарили колбаски для хот-догов и следили за тем, чтобы пиво было холодным».

Да будь всё проклято, если в этом участке… нет, во всём полицейском департаменте Готэма найдётся кто-то более отвратительный, чем Рэнделл-младший. Так что мне его совсем не жаль, каким бы ужасным это ни казалось со стороны.

— Где комиссар? — спрашиваю я у Бекки, упорно избегая смотреть ей в глаза.

— Внизу, в изоляторе для особых заключённых.

Замечание вызывает у меня слабый всплеск интереса. Я снова бросаю взгляд в сторону подельника Загадочника.

— И кто у нас там сегодня?

— Хотела бы я знать, — вздыхает Бекки. Моё равнодушие, как всегда, ранит её, и это неприятно нам обоим, но правильно. — Дерек на пересменке сказал, что ночью ребята из штурмового протащили вниз какой-то ящик. А потом приехали какие-то типы в чёрных костюмах с вооот такими чемоданами.

Я бросаю взгляд на её руки. Размер внушительный.

— Они тоже спустились в подвал, — продолжает она, — а поднялись уже без чемоданов. За последние пару часов комиссар дважды был наверху: сначала звонил в больницу, узнавал о состоянии Рэнделла-младшего, потом напомнил мне, чтобы тебя немедленно направили к нему. Сразу, как придёшь.

Бекки прикусывает пухлую нижнюю губу — тревожный знак. Выходит, Рэнделл и правда в бешенстве.

С одной стороны, наш комиссар не самый плохой начальник: он не подставляет подчинённых, отстаивает тех, кто ошибся, и старается не бросать людей в откровенную мясорубку. Правда, в недавнем инциденте у Аркхэма избежать последнего у него не получилось. Но даже так потери в других участках всегда были куда выше.

Вот только с другой стороны, многие знают, почему у нас сравнительно «тихо»: Рэнделл продажен. Раньше он был на прикорме у Марони, а после их падения перешёл «по наследству» к Пингвину. Вот тебе и весь секрет благоденствия. А ещё наличия у простого начальника полицейского участка пентхауса в центре.

Забавно, но комиссар Рэнделл — полная противоположность Джиму Гордону. Его тёмная копия. Но он остаётся на своём посту, потому что деньги мафии, словно метастазы, заполнили весь Готэм. Если бы не Бэтмен и Гордон, город уже давно погиб бы. А так… Готэм ещё дышит, но мучительно и безнадёжно.

— Ладно, пойду, — бурчу я. — Если узнает, что я заставил его ждать, разойдётся ещё больше.

— Да, лучше иди, — подтверждает Бекки, отходя с пути.

Я миную её и направляюсь к грузовому лифту, ведущему в подвал под участком. Но у самой кнопки вызова Бекки окликает меня:

— Джон, кстати, классная куртка! Синий тебе идёт.

Я киваю, не оборачиваясь. Инстинктивно одёргиваю новую покупку. Сделал я её не раздумывая и лишь потом понял, что выбрал куртку из-за цвета. Он напомнил мне о недавней встрече. Это больно. Наверное, я отъявленный мазохист, раз всё ещё надеюсь на что-то. А так ли я уж отличаюсь от бедняжки Бекки? Болван, влюблённый в картинку.

* * *

Последние два дня я не могу найти себе места из-за гнетущей тоски и ощущения, что упустил свой шанс — тот самый, который выпадает лишь раз в жизни. Фрост не выходит у меня из головы. Я снова и снова прокручиваю нашу встречу, пытаясь понять, что мог сделать иначе… Но каждый раз мысли возвращаются к тем моментам, которые врезались в память сильнее всего. К тому, на что я старался не обращать внимания тогда, но не мог забыть сейчас… Ощущение её прикосновений, безупречную гладкость кожи… Её грудной голос, в котором смешивались властность и соблазн… Едва уловимый аромат…

— Грин! Неужели ты наконец соизволил явиться на рабочее место?

Я беззвучно шепчу проклятие под нос и поднимаю взгляд на комиссара Рэнделла — высокого, одутловатого мужчину лет пятидесяти пяти с окладистой седой бородой, как у Санта-Клауса. Вот только на этом сходство с добрым духом Рождества заканчивается. Всем остальным Энтони Рэнделл-старший больше похож на Крампуса: нравом, лысиной, злым взглядом и готовыми к бою кулаками. Даже сейчас его руки угрожающе сжаты, пока он нарочито театрально смотрит на запястье и премиальные часы на нём.

— Десять двадцать, — констатирует он. — А ты должен был быть на службе к восьми. Я бы выписал тебе новое взыскание, но ты, сучёныш, заслужил кое-что похуже.

— Следите за словами, комиссар! — огрызаюсь я, вставая в оборонительную позу. Привычное раздражение на оскорбления в этот раз почему-то совсем не хочется сдерживать.

Но Рэнделл и бровью не ведёт. Смотрит на меня, будто на таракана, которого готов раздавить. И раньше иметь с ним дело было плохо, но не настолько.

— Слышал новость? Мой племянник очнулся в больнице.

— Поздравляю, — сухо отвечаю я. — Но это не даёт вам права обзывать меня.

— Его первыми словами были: «Грёбаный Джон Грин», — продолжает Рэнделл, полностью игнорируя моё замечание.

Мы одни в коридоре, ведущем к особому изолятору. Никто нас не услышит, но я знаю, что должен защищаться. Пропустишь хоть одно оскорбление — сочтут слабаком. А после заклюют. В этом копы мало чем отличаются от бандитов.

— Это не похоже на извинение, комиссар.

— Ты меня вообще слышишь, сучёныш? — Рэнделл шагает вперёд. Он выше меня на голову. Да и тяжелее на добрые сорок