На перекрёстке она свернула в узкий проулок меж доходными домами, задержалась перед одним из них. Небрежно кивнула дворнику у ворот. Тот молча тронул фуражку и отвернулся. Я отметил про себя — её человек.

— Сюда, — коротко бросила Ванда.

Мы спустились в подвал. Ванда уверенно указала мне на крышку люка.

— Открывай.

Вонь ударила сразу — гниль, канализация, сырость.

— Полезай, — засветила фонарь.

По железным скобам я спустился вниз, в коллектор. Вода журчала где-то сбоку, густой смрад, казалось, висел мутным облаком, от которого меня едва-едва не выворачивало наизнанку.

Но Ванда шла, как ни в чём не бывало, будто и не замечала вони, а я лишь сильнее зажимал нос и старался дышать ртом. Глаза щипало, они слезились.

— Привыкай, — сказала Ванда. — Петербург не только на дворцах держится.

Я коротко хмыкнул.

Шли мы недолго. Вскоре она нашла неприметную дверцу в стене, поднялась по крутой лесенке — и мы оказались уже в другом подвале. Здесь было сухо, чисто, пахло воском, сургучом, бумагой.

Ванда зажгла лампу. Мягкий свет разлился по комнате. Посреди стоял большой стол, заваленный кипами свёрнутых планов, схем, карт. Она подошла уверенной походкой, как обычно, не снимая перчаток, разложила бумаги.

— Вот, — сказала она. — Начнём с этого.

Я прищурился. Расстеленные передо мной, лежали планы какого-то здания — надо полагать, того самого «хранилища», что мы собирались вскрыть. И судя по тому, как уверенно Ванда распоряжалась тут, я был в гостях у настоящей хозяйки.

Я наклонился над столом. На первом плане — аккуратно начерчены схемы здания с печатями строительного ведомства. Первый этаж, второй, третий…

— Сюда смотри, — усмехнулась Ванда. — Подвал.

Этот лист был весь покрыт красными пометками и странными знаками. Какой-то их собственный код, не руны и сигилы Астрала, какие я помнил.

— Архив, — пояснила Ванда. — Не простой, а тот самый, куда Охранное отделение складывает всё изъятое у подпольных астралоходцев и менталистов. Всё, что признано «слишком опасным для общества». «Чёрные тетради». Записи тех, кто сумел уйти глубоко… и вернуться. Кто обретал в Астрале силу и власть и смог оставить нам своё знание.

— Но не только?

— Не только, — она кивнула. — Переводы. С арамейского, древнегреческого, аккадского, шумерского. Сокровища тайных библиотек, чьи хозяева бежали в Россию, когда в родных землях начинались «гонения на колдунов и ведьм». Слыхал когда-нибудь про инквизицию? Про «Молот ведьм»?

— Malleus Maleficārum, — вырвалось у меня. Ванда подняла бровь.

— Умеешь удивлять, Ловкач. А говорил, языков никаких не знаешь! Нехорошо врать, э-э-э, боевой подруге.

— Не сочиняй, — отрезал я. — Языков не знаю, а про «Молот» этот ваш слыхивал. Даже видывал. Забыла, где я работаю? Собиратели древностей, богатые коллекционеры… насмотрелся диковинок.

Она хмыкнула, но тему развивать не стала.

— Вот. Вот это, — обтянутый шёлком указательный палец обвёл прямоугольник в самой середине схемы. — Древлехранилище. Там самое ценное. Подвал-то весь забит, и там много очень ценного и важного, но самое-самое — здесь.

Я смотрел на схему. Подвал и вправду обширный, тянется под всем зданием. Обозначены арочные своды, неудивительно. Две лестницы в торцах ведут наверх. Около них — красные кружки с косыми крестами внутри.

— Посты охраны. Такие же точно поставлены наверху. Две решетки, которые невозможно отпереть одновременно. Дежурят по четыре стражника. Охранка, тамошние менталисты… предатели… — лицо её исказилось.

— Допустим, — сказал я небрежно. — Пока не вижу ничего страшного. Нет такой охраны, которая не спала бы, не резалась в карты, не попивала водочку, не считала бы ворон со скуки. Особенно в таком месте, куда в здравом уме и трезвой памяти никто и не помыслит лезть.

— Мне бы твою уверенность, Ловкач, — сказала она холодно. — Смотри далее. Древлехранилище имеет единственную дверь. У неё, естественно, ещё один пост. Тоже четверо стражников. У них — механический звонок в кордегардию. Вот здесь — тросик с петлёй. Одно движение — и тревога по всему зданию.

Я держался уверенно и с видом, что вскрыть мне всё это ничего не стоит. Ванда заметила.

— Зря нос задираешь. Глазом моргнуть не успеешь, как скрутят.

— Но ты же умная, — усмехнулся я. — У тебя есть план. Не правда ли? Куда лучше, чем у этих тупых мужланов из «Детского хора». Какой идиот выдумал им такое название?..

Она помолчала. Кулачки сжимались и разжимались, лишь поскрипывала материя перчаток.

— Не дерзи, — выдохнула она, наконец. — Да, у меня есть план. Вот, гляди — хранилище никак нельзя оставлять без вентиляции, ведь бумага гнить начнёт, плесневеть…

— Вентиляция, — поморщился я. — Классика. И, конечно, никто не догадался сделать эти продухи достаточно узкими, чтобы человек не смог бы пролезть или, по крайней мере, поставить решётки?

— Именно такими их и сделали, — последовал надменный ответ.

— Так чего ж ты мне голову морочишь, твоё сиятельство⁈

— Ты забыл, кто я⁈ — прошипела она вдруг с яростью. — Мужичьё, быдло, хам!..

— В самом деле? — иронично бросил я. — А мне вот кажется совсем иначе, Ванда Герхардовна. Удачный брак не делает из шлюхи благородную даму.

Ещё один выстрел почти наугад.

Она отшатнулась, ахнула. Дёрнулась, замахнулась, словно собираясь дать мне пощёчину — рука моя легко перехватила её запястье, чуть сжала.

— Спокойнее, сиятельная княгиня. Секреты твои в полной безопасности, — ухмыльнулся я ей в лицо.

Нет, не совсем наугад. Слишком уж «своей» казалась эта дамочка в питерских трущобах. Слишком легко и естественно давалась ей роль лекарки, «Марьи-искусницы». Так играть не выучишься. Такое — только с рождения. Походку, осанку, манеру говорить можно исправить. Выдрессировать. Но это — нутряное.

— Давай не будем задирать носы, — сказал я, не отпуская её руки. — Говори дело, а не самолюбие тут мне показывай.

Она молчала, прожигая меня взглядом.

— Да чего с тобой? — я пожал плечами. — Я кто? Ловкач! Мне всё знать положено, а что не знаю, то угадаю. Какая мне разница, кто ты? Дело сделаем и разбежимся. Больше ты меня не увидишь и не услышишь — как долю свою получу, разумеется.

Ванда наконец заговорила, негромко, глухо. Будто даже с