Ураганы были частым явлением на пятом слое. Нередко они заставали нас врасплох, и мы лихорадочно искали, куда бы спрятаться, чтобы переждать ярость стихии.

Из всех слоёв, где я побывал, Океан Забвения пока был худшим. Он не подкидывал грозных врагов, как Дебри Страстей, не устраивал коварных ловушек, как Лабиринтум, и не пытался сжечь в прямом противостоянии, как Краевая Пустошь. Он просто был, не заботясь о том, что где-то по нему ползёт парочка двуногих; он воплощал в себе одиночество и обособленность. Однажды утром я проснулся с твёрдой уверенностью, что нахожусь во сне мертвеца.

Присутствие рядом Нейфилы отгоняло непрошеные мысли, однако и с ней переход выдался невероятно трудным. Не столько в физическом плане, так как колония червей переносила холод значительно лучше жара, — сколько в душевном. Океан Забвения исподволь выпивал решимость двигаться вперёд, но, поддерживая друг друга, мы с Нейфилой шли к далёким хребтам, и те постепенно становились всё ближе.

Несколько радовала здешняя живность, представлявшая собой экзотическую помесь мыши и жука. Размером не больше кулака, твари были единственными наземными обитателями пятого слоя, с которыми мы столкнулись. Вопреки внешнему виду, они обладали недурным вкусом, наподобие лишённых сладости жареных бананов, и запасали потрясающее количество энергии. Благодаря этим зверушкам нам с лихвой хватало сил на восстановление и продвижение, а я к тому же возобновил развитие тела Каттая.

Мы охотились на мышежуков, запасая добычу впрок, поэтому частые шторма я проводил с пользой. Мне удалось привязать электричество, вырабатываемое мертвоплутами, к своей леске, притом я перескочил сразу на стадию Эскиза.

Вдобавок к этому я потратил немало часов на изучение себя в облике Ваккера с помощью магического зрения. Это позволило отследить процессы, происходящие в организме во время призыва огня. Понять я их не понял, но добросовестно скопировал в форму Каттая, отчего теперь был способен призывать небольшие пламенные струи.

При этом приёмы, которые алоплащники проделывали без малейших усилий, например катали на ладони огненный шар, мне не давались: черви загорались как спички. Механизма защиты я пока не нашёл.

Параллельно я упражнялся в мыслеречи с Нейфилой. После нескольких тренировок мы научились поддерживать разговор так же свободно, как раньше, и обмениваться ментальными картинками.

Остальные трюки вроде преобразования собственного тела с помощью поглощенных шаров давались ей куда хуже.

Во-первых, кроме мышежуков, живности вокруг не водилось, а извлечь их свойство устойчивости к холоду не удалось даже мне. Трогать же шар съеденного ей когда-то в молельне стражника Нейфила наотрез отказалась — брезговала или жалела чужую душу. Точно я не знал и докапываться не собирался.

Во-вторых, я подозревал, что без моих способностей художника, помноженных на упорство и полное презрение к боли, затея с развитием способностей безликого успехом не увенчается. Хотя порой я замечал, что Нейфила вносит незначительные изменения в свою внешность — длина ресниц или оттенок радужки; опять-таки этот неуловимый цветочный аромат волос… Но всё это не требовало многочасовых пыток, через которые когда-то проходил я, чтобы укрепить кожу и мускулы.

Когда мы приблизились к хребту на расстояние пары дневных переходов, Нейфила заметила в силуэте гор повторяющуюся особенность. Их, как полипы, облепили выступы чересчур правильной формы.

Потом начали попадаться обломки плотного чёрного камня, походившего на гранит. Он излучал слабое тепло, отчего наносимый на него ветром снег быстро стаивал. Постепенно осколков стало больше, они чаще и чаще складывались в цельные фигуры — цилиндрические столбы и усечённые конусы, венчавшиеся зазубренными дисками, плиты разных размеров, которые складывались в расширявшиеся снизу вверх конструкции, устойчивые, несмотря на кажущуюся нелепость. Какие-то не доставали мне и до колена, какие-то превышали мой рост.

За ними последовали игольчатые шпили, которые сходились в одной точке, всегда по семь штук в одном пучке; они стояли на звёздчатых семиугольных плитах. Эти строения соединялись поверху переплетением обманчиво хрупких каменных мостиков, которым был нипочём яростно завывающий ветер.

Несложно было догадаться, что мы шагали прямиком в развалины, оставленные после себя отнюдь не человеческой цивилизацией. Они отличались от руин третьего слоя, над ними не висела потусторонняя аура неправильности, которая привлекала безликих; вместо искажённого, искорёженного изящества они навевали ощущение грубой и основательной работы, призванной упорядочить пространство, а не сломать его.

Нагромождения строений становились крупнее по мере продвижения по предгорьям. Они разрослись в настоящий лабиринт из прямоугольных, округлых и фигурных блоков, который обступал нас, как несуразный каменный лес. Сквозь ряды монолитов, выстроившихся как пчелиные соты, свистел ветер, будто насмехаясь над нами. Здания, напоминавшие цилиндры, кубы, шары и зубчатые фигуры, увеличивались в размере; периодически встречались площадки в виде семиконечной звезды.

В конце концов, мы остановились возле подножия исполинского утёса; в свете розового солнца голубоватый лёд сверкал так, что глазам было больно даже в защитных очках. Возле горы, точно бросая ей вызов, вздымалась циклопическая башня, облепленная треугольными выступами. Она немного клонилась к земле. В её стене темнел проём, который, когда я заглянул внутрь, оказался окном. До пола просторной, хорошо сохранившейся комнаты было метров пятнадцать.

Подозрительно похоже на спуск в глубины, не находишь?

«Ни в одной книге не было ничего про развалины на пятом слое».

Нейфила с интересом глянула вниз.

— Тогда застолбим за нами славу первооткрывателей! — провозгласил я, вытаскивая верёвку.

Как ни странно, в комнату не нанесло снега. Не было ни пыли, ни запаха плесени; царила больничная стерильность. Ночное зрение выхватило из темноты ряд абстрактных скульптур, выстроившихся вдоль покрытых орнаментом стен. Нейфила роскошью видеть в темноте не обладала и на предложение воплотиться в безликого ответила отказом; всё-таки она не любила свою чудовищную ипостась.

Ради неё я запалил один из оставшихся факелов. На камне заплясали тени, рождённые отблесками пламени. Их танец будто вдохнул жизнь в статуи. Нейфила прижалась ко мне.

Трудно сказать, как долго мы проблуждали по замысловатой сети помещений, временами неотличимых от естественных пещер. Стояла густая тишина, как в древнем склепе, и наши шаги гулко отдавались в пространстве. Скульптуры, поначалу являвшие собой нераспознаваемую мешанину образов, приобретали всё более различимые черты существ, в которых проскальзывал морской мотив — выпученные мертвенные глаза, ворох щупалец, плавники и чешуйчатая шкура.

Мы вступили в большой зал. Его центр занимала идеально круглая яма, вокруг которой увивался прихотливый орнамент. У неё покоился тёмный шар чуть меньше моего роста в диаметре. На боку сферы виднелся круглый люк с полметра в ширину, возле него — маленькие иллюминаторы.

В яме плескалась вода, прозрачная, с лёгким сиреневым отливом. Я заглянул в неё — взгляд упёрся в бесформенное фиолетовое облако, растекавшееся глубоко внизу.

Отраженный свет воды играл на потускневшей зеленоватой поверхности сферы. Я прикоснулся к ней. Не тёплая, но и не металлически-холодная, с некой восковой гладкостью, от которой покалывало ладонь.

Батискаф?

Я осторожно толкнул шар, и тот покачнулся, оказавшись на удивление лёгким.

Нам предлагают сесть в батискаф и погрузиться на дно океана?

От изучения сферы меня отвлекла Нейфила, судорожно дёрнувшая меня за рукав.

Я обернулся.

Игра теней, придававшая подобие жизни статуям, перестала быть игрой.

Глава 21

Обступившие нас существа обладали странными бочкообразными телами, словно слепленными из нескольких разных животных. Чешуйчатые вставки соседствовали с шероховатой текстурой, присущей скорее морским звёздам; за спинами топорщились перепончатые крылья с зазубренными краями.