Все при появлении старика пали ниц. Все, кроме меня. Я понимал, что если снова сяду, то вряд ли уже встану. Покачиваясь, я остался стоять на ногах.

Ноги гудели, как после многочасовой медитации на гвоздях. Рёбра саднили, и левая рука почти не разгибалась — кажется, один из ударов пришёлся в нерв, полностью обездвижив сустав. Я начал чувствовать боль нового тела и ощущения были непередаваемые.

Но хуже всего была рана на груди. Мокрая, рваная, она сочилась липкой кровью, пропитывая одежду. Похоже, именно эта «дырочка» добила того, кто был здесь до меня. Я прекрасно понимал, что с такими увечьями не живут.

Думаю, что понимал это и старик, глядя на мое состояние. Он так ничего и не сказал. Просто повернулся к Михаилу, чья нога уже начала распухать.

— Ритм ушел, вот тебя и скрутило! Ты — болван! — безразлично прокомментировал старец, как будто речь шла о неудачной партии в шахматы. — Никто не рвет связки одним взглядом!

Щёлк!

Посох опустился, как резолюция старого судьи. Ивлев истошно взвыл побитой собакой. Вряд ли от боли, скорее от такого прилюдного унижения.

Остальные ученики, как раз говорившие об «одном взгляде», смотрели в пол. Видно никто не хотел знакомиться с посохом поближе.

Старец надменно хмыкнул, снова повернулся ко мне и сделав шаг, поднял посох. Движение было размеренным, как у того, кто если замахнулся, то будет бить.

Я видел его движение. Но ответить не мог. Новое тело не на гарантии и в таком состоянии сдохнет ещё до первого взмаха. Это как у старого опытного боксера на пятом десятке. Все видит, но ничего сделать не может.

После чудесного «воскрешения» мне требовалось время на восстановление.

И как назло «карта каналов», которую я чуть раньше видел у близнеца, больше не появлялась. Останавливать дедушку мне было попросту нечем.

Рука старика начала стремительно опускаться. Я уже хотел сделать то единственное, что мог в таком положении — попытаться подобрать момент и изо всех сил ударить деду в пах.

Но…

Посох чавкнул. Да, именно так — чавкнул. Как старый шприц с воздухом в вену. Он уткнулся во что-то, чего в нормальных людях нет. Во что-то… невидимое!

Древесина отпружинила, дёрнулась, как будто внутри завелась змея и решила: пора на выход. Тёмная жижа рябью прошлась по посоху, вспыхнула и испарилась.

В глазах старика промелькнул ужас. Он отшатнулся и выронил посох на маты. Попросту не сумел его удержать. Рука дрогнула, пальцы растопырились и на ладони остался ожог.

Ученики бросились в рассыпную, как крысы с тонущего корабля.

— Так же было в Восточном Приюте…

— Перед тем, как Печать треснула, и город ушёл в пыль… — верещали они.

Если бы ученики могли лазать по стенам, то наверняка бы залезли. А пока все два десятка человек испуганно прижались к друг дружке. Ничего не осталось от былой воинственности, с которой они меня встречали.

Старик с изумлением уставился на свою руку. Посох, кстати, не просто упал, а устроил торжественное шествие. Медленно, с достоинством, покатился по доскам, как будто искал нового хозяина. И, зараза, таки нашёл.

Ученик у чьих ног он остановился, единственный, кто не побежал и не поддался панике. Он посмотрел на древко, и… потянулся за посохом.

Физиономия у нового претендента была такая, будто ее вытачивали из обиды и амбиций по технологии холодной ковки. Улыбкой там, похоже, никогда не пользовались.

— Он кровь мою опозорил, — голос у него был ровный, но в нем звенела клятва. — Дозволь, учитель, за честь рода отомстить!

Я всмотрелся в его лицо внимательнее и сразу понял — это брат близнец «одноного», все еще лежавшего по полу.

Молодь кругом замерла, втянула головы в плечи, как перед раскатом грома. Ожили «снаряды для отработки ударов», начали отползать за спины учеников. В их глазах тоже застыл неприкрытый ужас. Даже старик слегка повёл бровью — будто приценивался, потянет ли отрок ношу.

Близнец встал в стойку. Сдвинул ладонь вперёд и сделал вдох-выдох — медленно, размеренно. Правая рука у груди, пальцы собраны, дыхание ровное. Вес ушёл на заднюю ногу, как будто он втягивал землю в себя через пятку.

Это еще что за ушу?

Пол под ним чуть дрогнул и по матам поползли тонкие вибрационные круги, едва заметные, как рябь на воде. Стоячей и… черной. Разводы росли, расходясь всё шире с каждой секундой.

А потом он начал сжимать кулак. Медленно. Показательно. Каждый сустав будто выдавал диплом мастера по напряжённому пафосу. Вот только волна под ним нарастала, становясь чернее, гуще и тяжелее…

Я припомнил «герб» Приюта в виде растопыренной пятерни, видя как наливается чернотой кулак близнеца. Он явно готовил его для удара.

Но и это было не все. Не знаю, видел ли это еще кто-то, но земля под моими ногами завибрировала, образуя вокруг защитный купол из белых нитей.

— Стоять! — голос старика рассёк воздух.

Воспитанник скривился, но послушно замер. Круги вмиг исчезли. Черные капли, как расплавленный металл стекли к кулака и растворились. Исчез и мой купол.

Осталось лишь легкое послевкусие недосказанности… и слой новых вопросов без ответов.

Он выходит тоже «того»? Этот близнец? Весь прогнил изнутри… а может они все тут такие? Догадка обожгла.

Старик несколько раз сжал и разжал ладонь и посох вырвало из рук воспитанника и вернуло в руку учителя. Он перевёл на меня строгий взгляд, указал навершием посоха в мою грудь.

— Кто ты?.. — произнёс он сквозь стиснутые зубы.

Кто я? Такой же прекрасный вопрос, как «зачем я здесь?». Прямо философский. А так хороший у них тут зачин на знакомство: «Привет, ты кто?» — «Не знаю, но по полу размажусь эффектно». Любопытно, что до тех пор как получить отпор, моё имя здесь никого не интересовало.

— Меня зовут Константин Мирошин, — с трудом сказал я.

— Чего? Константин Мирошин?.. — прошелестело, будто с издевкой от толпы.

В голосе чувствовалась лёгкая насмешка, будто я только что представился «Карабасом Барабасом» на детском утреннике.

— Восстановивший Сердце и Путь… — иронично протянул кто-то. — Ага…

Я посмотрел в ответ взглядом, который обычно означает «сейчас будет надрез». Смех захлебнулся и зал снова ненадолго замолк.

Пусть думают, что хотят. Пока они заняты своими Путями — я по-тихому присмотрюсь, где тут выход. Хотя не факт, что в таком состоянии смогу в принципе идти.

— Роман, откуда он взялся? — наконец, заговорил старик, которому явно