Граф де Крепи внимательно слушал странного, откровенно страшного и решительно непонятного великого князя с Родины его жены. И, видимо, что-то для себя решал. Что-то важное.

— Так, ладно, шутки в сторону. Командуйте своим, чтоб брали город под вашу руку. Но чтоб как уговорились — мирных не бить-не грабить, безобразий не творить, как Бастард со своим братцем-епископом, который сейчас, знать, уже апостолу Петру в ворота скребётся. А то я расстроюсь очень, — и в последней фразе голос Чародея снова будто отразился эхом сам от себя. И это услышали все, кто стоял неподалёку.

— Тебя, племянник, расстраивать — проще сразу самому удавиться, — серьёзно ответил Рауль. А Филипп лишь кивнул согласно из-за его плеча. — Мы не за тем сюда плыли, чтоб подохнуть. Нас дома ждут. Ваш уговор с Анютой я и сын знаем и принимаем. Как принимаем на себя и ответ за своих людей. И тех, кто по недомыслию или ещё какой причине нарушит наше слово, накажем сами, примерно, чтоб прочим неповадно было!

К концу фразы голос его стал совсем уж походить на медвежий рык, и когда за русскими словами раздались франкские — де Крепи исключительно рычал, видимо, дублируя отданные ранее приказы по контактам с местным населением и работе на вновь обретённой территории Дувра.

По взаимодействию с франками, новыми хозяевами «ворот в Англию» договаривались буквально на ходу. Основные вопросы были обозначены и согласованы ещё в переписке, оставались детали и тактика, вроде связи, снабжения и доверенных лиц. Которых тут же и назначили, причём гостям из лягушиных краёв явно казалось, что Всеслав просто выдёргивал, ткнув пальцем, из толпы первого попавшегося. А тот принимался на удивление толково докладывать и предлагать. Колдовство, не иначе.

Откуда им было знать, что на логистику и связь мы ставили Самуила, так успешно зарекомендовавшего себя ещё до официального международного признания. На работу с христианским местным населением — одного монаха, Кнуда, которого рекомендовал Стиганд Секира. Тот тоже был из датчан, и одинаково кре́пок что в вере, что на́ руку. Идеальное сочетание для текущих реалий. А вот на взаимодействие с теми, кто продолжал тайно верить в Старых Богов, и впрямь пришлось ткнуть пальцем и вызвать кандидата «из народа». Понадеявшись, что первое впечатление не обманет. И оно действительно не подвело.

Высокий светловолосый в рыжину мужик с обветренным лицом рыбака, руками, плечами и взглядом воина, стоял чуть поодаль толпы, которая будто бы опасалась его. Волосы у длинного были заплетены в две косы, за спиной был виден здоровый и даже на первый взгляд очень сильный лук. А у ног сидело два волкодава. Чуть поменьше тех, кто теперь так удачно патрулировал окру́гу Кентербери.

— Здрав будь, мил человек. Я — Всеслав Полоцкий из земель далёких, заморских, — начал Чародей, махнув торговцу разным товаром, чтоб переводил. И слушал незнакомые слова внимательно, точно так же, как очередной кинолог-рыболов-убийца.

— Привет тебе от Клайда Вулвера. Давеча говорили с ним и условились, что больше в ваших краях не станут преследовать, убивать и жечь тех, кто славит Богов не в высоких домах под крестами под руководством пастырей из чужих стран. Нет больше запрета вам ходить в святые чащи и дубравы. Сможешь ли верным людям весть эту передать здесь и севернее?

Высокий как замер, услышав имя старого друида, так и стоял, будто деревянный. Но на последний вопрос ответил. Не сразу, подумав, с сильной хрипотцой.

— Говогит, знак им был, упгедила святая гоща, чтоб ждали дгузей и бгатьев с восточной стогоны. Что великий воин, белый волк с дальних земель, накажет зло так, как никто до него не наказывал. Я, говогит, жизнь положу, но всё, что скажешь, сделаю. И все наши тоже, — торопливо части́л Сёма.

— Добро. Мы идём назад, к Кентербери, к аббатству, в стенах которого больше нет древнего зла. Подождём там Вильгельма Бастарда немного. Назови своё имя, добрый воин, и скажи, сколько единоверцев и родичей смогут встретить его войско, что идёт от Йорка, вместе с нами? — спросил о важном великий князь.

— Его имя Эдвин Дикий, он пгиведёт полтысячи бгатьев. И тги сотни этих сегых демонов, — Самуил поёжился, когда один из псов посмотрел на него внимательно и зевнул.

— Я благодарю тебя, добрый Эдвин, за обещание помощи и клятву верности. Боги заповедали нам жить мирно и счастливо, храня память, честь и кровь. Много бед случилось из-за того, что какие-то люди решили переврать Их заповеди. Порушив мир и лад, взявшись доказывать огнём, мечом и золотом, что кто-то из Вечных может быть сильнее других, что верить Ему правильнее, лучше и выгоднее.

Всеслав говорил так, будто никого, кроме него и Эдвина здесь не было. Ни глав государств, ни монаха Кнуда, благочестивого пастыря, откомандированного в Дувр архиепископом. Но твёрдо знал, что любой, каждый на площади, слушавший его слова в оригинале или переводе, запоминал их очень внимательно.

— На моих землях и землях моих друзей и братьев, славян, северян и кыпчаков, воинов великих южных степей, принято жить в мире и не возводить хулы́ на Тех, в кого верит сосед. Нам есть, чем заняться, кроме того, чтоб хранить камень за пазухой и выжидать, когда доведётся швырнуть его в спину тому, кто молится другим Богам. И самим постоянно ждать такого же камня от ближнего. Не тому учили нас наши Боги. Мы верим Им, но не препятствуем тем, кто верит в Вечное Синее Небо или во Христа. Не нам судить о том, кто из Них сильнее, мудрее и честнее. Именно поэтому мы не гнём спин, не таим зла и не боимся ни ближних соседей, ни дальних. И когда кто-то приходит к нам с добрым мечом — мы встречаем его своими, русскими. А ещё степняцкими ножами и стрелами, северными секирами и копьями. И так же точно встречаем мы тех, кто вползает на земли наши тайно, по-змеиному, исподволь смущая людей, обманывая их, обирая и сгибая к земле, лишая веры и направляя брат на брата!

Чародеев голос гремел над берегом, кажется, ничуть не слабее недавних взрывов. И если те пугали до оторопи, лишая воли, то он будто наоборот дарил её, щедро, великодушно.

— С одной лишь разницей. Тех, кто приходит убивать нас в открытом бою, мы не боимся. А тех, кто тайно берётся сеять смуту и раздор среди друзей и соседей, мы презираем! А ждёт и