Отодвинув от себя пустую деревянную миску, вытертую корочкой до блеска, и хлебнув взвару, он что-то сказал Стиганду. Тот ответил, указывая на великого князя и называя имя и что-то ещё, вроде титула или прозвища. Мои познания в английском я уже вспоминал. Чуть бо́льший вокабуляр в немецком подсказал, что «Вайс» — это, кажется, белый. Парень серьёзно, по взрослому поклонился аж к са́мой столешнице, и заговорил.

— Он благодарит Беле́на и Тора́нниса за выпавшую удачу увидеть своими глазами великого вождя с дальних земель, Всеслава Мудрого, — переводил старый викинг.

Немецкий вокабуляр пожал плечами, бросив что-то вроде «их вайс эс нихьт». Всеслав только плюнул внутренне, внимательно вслушиваясь в перевод, явно более компетентный, чем мой.

— Бастарду и его воинству сюда ещё три полных дня ходу. С ним идут две тысячи конных и не меньше пяти тысяч пеших. От Йорка отходило больше, — Стиганд прямо в рот мальчишке смотрел, ловя, слушая и читая по губам каждое слово. Все за столом точно также глядели на него самого́, вслушиваясь внимательно в перевод.

— За ними по пятам следуют горцы, нападая и добивая отставших, тревожа на ночных привалах. Они злые, как духи камней и болот! Наши говорили с ними. Они готовы принять перемирие. Они знают про тебя, Всеслав.

Вот это новости. Откуда бы, интересно? Я вспомнил ещё один старый фильм из моего времени, где рыжего яростного горца с мордой, измазанной синей глиной, играл тот артист, как бишь его? Он ещё в девяностых в другом кино снимался, там тоже патлатый был и отбитый на всю голову. Старшему моему сыну нравился ещё. А я тогда втихую сочувствовал напарнику того ирландца, здоровому негру, которому до пенсии оставалось всего ничего. А тот рыжий будто бы целью задался — сделать всё для того, чтоб до пенсии никто из них не дотянул. Как же кино то называлось-то? Прав был тот Роджер, слишком стар я для этого…

— Они знают, что ты чтишь Старых Богов, а у вас за морем они, вроде как, родня нашим. Королева Ингеборга подняла всех верных людей, послала ве́сти, что пришло время встать северу и югу вместе против захватчиков!

— Инга? Она жива⁈ — вскинулся, подскочив аж, Олаф. Это становилось всё интереснее с каждым новым словом.

— Королева хворает сильно, — и по мальчику было видно, что это его вправду беспокоило. — Король Малкольм не жалеет ни золота, ни сил, но ни один из тех лекарей, что приходили к нему, не смог помочь ей.

— Ты знаешь её, Олаф? — жестом остановив и докладчика, и переводчика, спросил Всеслав у хёвдинга. На котором лица не было.

— Знаю. Это моя двоюродная сестрица, Ингеборга Финнсдоттир, дочь ярла Финна Арнессона. Старый Финн знал толк в хорошей драке, и дочка его, говорили, всем пошла в него. Но уже несколько лет от неё не было вестей. Говорили, будто проклятие на ней. За то, что она верила в Старых Богов, её любил народ и ненавидели церковники. Они, говорят, и прокляли.

Видно было, что норвежец рассказывал о чём-то для себя очень важном. О чужих людях так не говорят и о них так не переживают. За всё то время, что мы его знали, это, пожалуй, был самый длинный и эмоциональный его монолог. Настолько, что даже не так близко и долго знавшие Олафа архиепископ и граф промолчали. Хотя наверняка имели резко противоположное мнение о проклятиях именем Господа.

— Как твоё имя, смелый парень? — обратился к гонцу Чародей.

— Его зовут Мэл, — без особой надобности перевёл Стиганд. Вот, точно, так того патлатого артиста из кино и звали. Да, а ведь и правда есть что-то общее, несмотря на тысячу лет.

— Продолжай, Мэл. Ты проделал долгий путь, ты принёс важные вести. Ты достоин награды, — почему-то Всеслав решил, что это поможет пареньку собраться с мыслями. Но тот лишь нахмурился, выслушав архиепископа. И заговорил твёрже и увереннее, звонко.

— Он говорит, что сражается за свою землю, за свободу своих родных, как его предки, воины, а не для того, чтобы получить много жёлтых тяжёлых железок, от которых мутится разум, и мужи начинают вести себя по-бабьи.

И пропа́сть мне про́падом, если на лице смиренного пастыря не было удовлетворения и чуть ли не гордости, когда он переводил нам ответ мальчишки.

— Я не имел в мыслях обидеть тебя, Мэл. Когда мы победим, твоя награда пойдёт на то, чтобы скорее выздоровели раненые, быстрее взметнулись в небо крепости и башни, чтобы хле́ба и скотины хватало каждому. Чтобы на ваших зелёных холмах был мир. Ты хочешь этого? — Всеслав чуть прижал гипнозом.

— Он сделает всё для этого, княже. Он готов убивать и умереть за своих родных и за свою землю! — торжественно перевёл викинг. И голос его чуть дрогнул.

— Это похвально, сынок. Но запомни сам и передай всем, кого знаешь: долг воина не в том, чтобы умереть за свою землю! — от неожиданной фразы Чародея половина открыла рты, а вторая недовольно нахмурилась.

— Долг воина в том, чтобы враг первым умер за свою землю! — выдержав паузу, вполне достойную Глеба, завершил мысль Всеслав. И народ облегчённо рассмеялся. — И желательно, чтоб прямо на ней. Но это уже не так важно. Если из их останков будет расти гуще добрый ячмень на ваших полях, вы же не будете в обиде?

— Он говорит, что сожалеет только об одном: о том, что его старший брат не дожил до сегодняшнего дня. Ты бы точно взял его в своё войско. Патрик был храбрым и сильным воином. Он и два его ку фил, больших серых пса, остались прикрывать отход Мэла, — хрипло перевёл произнесённую звонким голосом фразу Стиганд. И, кажется, переживал больше самого́ юного храбреца.

— Я тоже терял друзей в этом походе, Мэл, — помолчав, сказал Всеслав. — И последнее, чего я хочу, это того, чтобы подобное повторилось. Давай так: ты расскажешь ещё раз всё, что знаешь и видел сам. А мы, раз уж тут собралась такая уйма королей, князей, графов, воевод и есть даже целый архиепископ, придумаем, как вернее выполнить наш воинский долг.

И тощий мальчишка смело улыбнулся. Сквозь слёзы.

Он давно спал. Сутки с лишним беготни по лесам и болотам доконают и кого