Голицын отхлебнул коньяк и посмотрел на меня.

— Благодарю за то, что всё это время держали её подальше от… неприятностей.

Не сказал бы, что ей жилось так уж скучно, учитывая недавнюю войну с Сабуровым и поход на Гаврилов Посад, но зачем я буду напоминать отцу Василисы об опасностях, которым подвергалась его любимая дочка.

— Василиса — ценный союзник и друг, — ответил я. — Я никогда не бросаю своих людей.

Голицын кивнул, но в его взгляде мелькнуло что-то ещё. Он отошёл к окну, где виднелся заснеженный парк, и заговорил словно между делом:

— На этом празднике соберётся несколько интересных гостей. Многие из них — достойные молодые люди. Аристократы, политики, успешные промышленники, — он повернулся к дочери. — Думаю, кто-то из них придётся тебе по душе.

Я понял намёк мгновенно. Голицын не приказывал — он предлагал. Но за этим предложением стояли месяцы расчётов, списки кандидатов и политические выгоды от каждого возможного брака. Хитрый лис уже всё продумал.

Василиса слегка побледнела, но не возразила. Только нахмурила брови, став похожей на сердитого ежа.

— Уверен, вы найдёте для Василисы самую достойную партию, — сказал я нейтральным тоном. И так слишком глубоко увяз в делах этой семьи, чтобы ещё и в сватовство вмешиваться. — Главное, чтобы жених пришёлся ей по душе.

Взгляды отца и дочери встретились. Молчаливый диалог, в котором я был лишь наблюдателем.

— Мы поговорим об этом позже, — Василиса наконец нарушила тишину. — После праздника.

Голицын кивнул, и я понял: он не станет давить. Пока не станет. Отношения между ними действительно улучшились — раньше князь просто приказал бы, а сейчас был готов выжидать.

Слуги проводили нас в апартаменты. Мне и Ярославе достались соседние комнаты в западном крыле — роскошные, с высокими потолками, лепниной и видом на Москву-реку. Василиса разместилась в отдельном крыле, ближе к покоям отца. Полина и Тимур, прибывшие вместе с нами, получили комнаты рядом — и я заметил, как пиромант придержал дверь для графини, а та благодарно улыбнулась ему. Не сомневаюсь, что вскоре мы уже будем праздновать их свадьбу

* * *

Двери парадного зала распахнулись, и голос мажордома прокатился под сводами Александровского зала:

— Князь Угрюмский и Владимирский, покоритель Гаврилова Посада, Прохор Игнатьевич Платонов!

Зал замер. Сотни голов повернулись в мою сторону — словно единый организм, почуявший хищника. Я стоял в дверном проёме, позволяя им смотреть, оценивать, запоминать. Ярослава — высокая, в изумрудном платье, подчёркивающем медь волос, прекрасная до невозможности — держалась сбоку, взяв мою руку под локоть.

Шёпот пробежал по залу волной. Я обвёл взглядом застывшую толпу — и видел разное в разных глазах.

Группа высокопоставленных офицеров у колонны — восхищение, плохо скрываемое за маской равнодушия. Один из них толкнул локтем товарища и что-то зашептал. Я разобрал: «…уже троих Кощеев уничтожил…». Другой кивнул: «…взял Гаврилов Посаде на копьё…».

Кучка бояр средних лет у окна — настороженность, граничащая со страхом. Они помнили, что случилось с их владимирскими собратьями-казнокрадами и растлителями. Виселицы и кандалы — хорошие учителя. Один из них — я узнал герб на лацкане, какой-то мелкий род из-под Костромы — побледнел и отвёл взгляд, когда я посмотрел в его сторону.

Дамы в вечерних платьях — любопытство, смешанное с чем-то похожим на возбуждение. Веера порхали быстрее, шепотки становились громче. «…за год из висельника в князья…», «…говорят, Архимагистра сжёг заживо прямо на дуэльной площадке…», «…армию Сабурова разбил в пух и прах…».

Седовласые патриархи родов — расчёт. Холодный, трезвый расчёт людей, переживших не одну смену власти. Они не восхищались и не боялись — они прикидывали, как использовать нового игрока или как от него защититься.

Иностранные гости — профессиональный интерес. Представитель княжеств Белой Руси наклонился к соседу, не сводя с меня глаз.

Долго я работал на эту репутацию — и теперь она работала на меня. Каждая победа, каждый разрушенный заговор, каждый повешенный преступник из владимирской сети Общества Призрения — всё складывалось в образ человека, с которым лучше дружить, чем враждовать.

Мы спустились по мраморной лестнице. Хрустальные люстры отбрасывали радужные блики на паркет, оркестр играл что-то торжественное, лакеи сновали с подносами шампанского. Типичный великосветский приём, но я видел за позолотой и бархатом то, что видел всегда: игру масок, расчёт интересов, скрытые ножи под шёлковыми манжетами.

Первым ко мне подошёл князь Потёмкин, правитель Смоленска. Мужчина средних лет с вдумчивым взглядом и аккуратной бородкой, он производил впечатление университетского профессора, а не властителя княжества. Но я знал, что за этой маской скрывается негласный кукловод Содружества — человек, контролирующий информационные потоки через сеть газет, радиостанций и телеканалов. Его приспешник Суворин уже пытался меня завербовать — безуспешно.

— Прохор Игнатьевич, — он склонил голову ровно настолько, насколько требовал этикет. — Наслышан о ваших успехах во Владимире и Гаврилове Поаде. Воистину впечатляющая работа.

— Благодарю, Илларион Фаддеевич. Надеюсь, Смоленск последует нашему примеру.

Его улыбка не дрогнула, но я заметил, как сузились глаза. Мы оба понимали подтекст.

Постепенно кружа по залу, мы пересеклись и с другими князьями. Долгоруков из Рязани — полноватый мужчина с лукавой, многозначительной улыбкой. Он нервничал, хотя старался это скрыть — потел, часто промокал лоб платком. Князь Арзамаса Всеволодов Борисович Вяземский — сухопарый старик с орлиным носом и цепким взглядом, из тех, кто пережил три смены власти и простудится на моих похоронах. Маркграф Невельский с Дальнего Востока — загорелый, обветренный, с военной выправкой человека, который каждый день смотрит в глаза Маньчжурской угрозе. Маркграф Татищев из Уральскограда — кряжистый, основательный, с руками, знающими не только перо, но и молот. Князь Черноречья Савватий Ильич Бабичев — невысокий, подвижный, с запахом пороха, который, казалось, въелся в него навсегда.

Тимур Черкасский, державшийся рядом с Полиной, шепнул мне на ухо, когда мимо проходил представитель Казани:

— Князь Мамлеев. Помню его ещё по временам, когда мой род что-то значил на родине. Скользкий, как угорь в масле. Улыбается всем, но дружит только с выгодой.

Я кивнул, запоминая.

Иностранцев было не меньше. Посланник Прусской Конфедерации — худой, вытянутый, в мундире цвета вороньего крыла. Делегация Княжеств Белой Руси — трое мужчин в расшитых кафтанах, союзники Москвы против Ливонии. Какой-то дальний родич династии Меровингов из Французских Земель — молодой щёголь с напомаженными усиками, присланный как дань уважения Голицыну, но не слишком большая дань, судя по его положению в семейной иерархии. Высокий блондин, судя по говору из Скандинавии, широкоплечий, со щетиной на лице и