Память вернулась полностью, обрушилась лавиной. Я закрыл глаза, но образы никуда не делись. Как нёс её. Как раздевал. Как…

Рядом зашевелились. Открыл глаза – Елена проснулась. Секунду лежала неподвижно, потом резко села, схватившись за голову. Простыня упала, она не заметила. Или было всё равно.

– Боже, как голова… – пробормотала она.

Потом замерла. Медленно опустила взгляд на себя. Увидела наготу. Следы на теле. Повернулась ко мне – движение вышло рваным, паническим.

В её глазах я увидел, как понимание приходит волнами. Сначала – недоумение. Потом – догадка. Наконец – ужас.

– Нет, – прошептала она. – Нет, нет, нет…

Натянула простыню до подбородка, вжалась в изголовье кровати. Смотрела на меня как на монстра. Что, в общем, было недалеко от истины.

– Что ты сделал? – голос её дрожал. – Что ты со мной сделал?!

– Елена, я… – начал было, но слова застряли в горле.

Что я мог сказать? Извиниться? Объяснить? Оправдаться? Не было оправданий.

– Уйди, – сказала она тихо. – Уйди немедленно.

– Послушай…

– УЙДИ! – крик разорвал утреннюю тишину.

Она схватила подушку, швырнула в меня. Промахнулась. Схватила вторую, потом книгу с тумбочки. Я откатился, едва увернувшись.

– Елена, пожалуйста, дай объяснить…

– Объяснить?! – она задохнулась от ярости. – Что ты можешь объяснить? Как ты… с пьяной… которая тебя вырастила…

Голос сорвался. Она закрыла лицо руками, плечи затряслись. Не от слёз – от отвращения.

– Я тоже был пьян, – попытался я. – Мы оба были. Это просто случилось…

– Случилось? – она опустила руки, и я увидел её лицо. Искажённое болью и гневом. – Ничего не случается просто так! Ты воспользовался. Я была без сознания, а ты…

– Ты не была без сознания! – возразил я, хватаясь за соломинку. – Ты отвечала, двигалась…

Пощёчина прилетела неожиданно. Звонкая, болезненная. Я схватился за щёку, глядя на неё.

– Не смей, – прошипела она. – Не смей перекладывать вину. Я была пьяна в стельку. А ты… ты трезвел, я знаю. Видела твои глаза, когда несёшь меня. Ты всё понимал.

Она была права. Частично. Я тогда действительно начал трезветь. Но остановиться уже не смог. Или не захотел. Какая теперь разница?

– Прости, – сказал я тихо. – Прости меня, пожалуйста.

– Простить? – она покачала головой. – Некоторые вещи нельзя простить. Нельзя забыть. Нельзя жить дальше, как будто их не было.

Встала, придерживая простыню. Пошатнулась – похмелье давало о себе знать. Но устояла, выпрямилась.

– Я не могу здесь больше оставаться. Не могу видеть тебя. Не могу находиться в этой квартире, спать в этой кровати…

– Елена, не надо…

– Заткнись! – рявкнула она. – Просто заткнись! Ты уже достаточно сделал.

Подошла к шкафу, начала доставать вещи. Руки дрожали, простыня сползала. Она не обращала внимания, швыряла одежду на кровать.

– Что ты делаешь? – спросил я глупо.

– Ухожу. Совсем. Из этой квартиры, из этого города. Подальше от тебя.

– Но… работа… твоя жизнь здесь…

Она обернулась, и я увидел в её глазах решимость человека, которому нечего терять.

– Какая жизнь? Работа, где у меня украли всё? Квартира, где меня… где ты… – она не смогла закончить. – Нет больше ничего. Ты всё разрушил. Всё.

– Я не хотел…

– Не хотел? – она рассмеялась истерически. – А чего ты хотел? Когда подсматривал в ванной? Когда раздевал пьяную? Чего ты хотел, Лёня?

Я молчал. Не было ответа. Или был, но произнести его вслух означало признать всю глубину своего падения.

– Я думала, у меня есть друг, – продолжила она, отворачиваясь. – Мальчик, которого я вырастила. Ради которого отказалась от личной жизни. А оказалось – у меня в доме жил… даже слова не могу подобрать.

Каждое её слово било сильнее пощёчины – потому что было правдой.

– Завтра подам заявление об увольнении, – бросила она, продолжая собирать вещи. – Скажу, семейные обстоятельства. И ведь не совру.

– Куда ты поедешь?

– Не твоё дело. Подальше. Может, к сестре в Омск, может, ещё куда-то. Главное, чтобы тебя там не было.

У двери Елена остановилась, не оборачиваясь:

– Живи как знаешь. Квартира оплачена до конца месяца, дальше – твои проблемы. И ещё… – голос её дрогнул, – жалею, что взяла тебя тогда. Лучше бы остался в детдоме.

Дверь захлопнулась. Я остался на разворошенной кровати среди остатков ночного кошмара. В воздухе смешались её духи, отчаяние и ощущение необратимости.

Где-то в глубине души шевельнулась призрачная надежда – вдруг простит, передумает. Но я знал: некоторые вещи не прощают никогда.

Упал на подушку, уставившись в потолок. Голова раскалывалась, но боль внутри была сильнее. Я разрушил жизнь женщины, пожертвовавшей ради меня всем, и теперь должен был как-то жить с этим. Если вообще смогу.

Она ушла окончательно на третий день. Хлопнула входная дверь, и наступила пустота. Без слов, без прощания. Ключи остались на кухонном столе рядом с запиской: «Оплачено до конца октября».

Квартира сразу стала чужой. Пустые вешалки, отсутствие её туфель, тяжёлая тишина. Я бродил по комнатам как неприкаянный призрак.

На кухне всё ещё стояли бутылки: три пустые, одна початая. Я не убирал – они были последними свидетелями той ночи. Сидел перед ними, пытаясь понять, как и когда жизнь полетела к чертям.

В её комнате пахло духами и пустотой. Раскрытый шкаф, голые полки, смятая простыня. На подоконнике – забытая пластмассовая заколка, обычная и бесконечно тоскливая.

На работу Елена больше не вышла – я проверял. Стоял у проходной и ждал. На четвёртый день её место занял молодой парень с портфелем. Он пришёл на всё готовое, в чужой кабинет, в чужую жизнь.

Пять лет её труда, проект, украденный начальником, квартира, в которой она жила, племянник, которого воспитала. Всё рухнуло за одну ночь. Мою пьяную ночь.

Я пытался её найти. Звонил дальним родственникам, но никто ничего не знал. Или не хотел говорить. Двоюродная сестра из Омска просто бросила трубку, услышав моё имя.

Осознание приходило постепенно и неотвратимо: я не просто воспользовался пьяной женщиной – я уничтожил единственного человека, любившего меня больше жизни. Тяжесть в груди давила всё сильнее, мешая дышать, спать, думать.

Это была даже не вина – нечто худшее, безымянное и неизбывное. Но вместе с ней пришло и мучительное желание всё исправить, вернуть время, вымолить прощение. Время, однако, не возвращается – по крайней мере, не тогда, когда это действительно нужно.

В институте я превратился в собственную тень. Сидел на лекциях, глядя в пустоту, и пропускал слова мимо ушей. Преподаватели беспокоились, однокурсники шептались. Андрей несколько раз пытался заговорить со мной:

– Ты меня пугаешь, братан. Что происходит?

– Семейные проблемы, – отвечал я, не вдаваясь в подробности.