Заседание назначили на вечер; днём мы заполняли формы, а формы заполняли нас. В полдень дворецкий передал мне конверт, пахнувший типографией и чуть-чуть – вызовом. На конверте была тонкая линейка. Внутри – карточка, знакомая до боли: приглашение в Комиссию по пересмотру смыслов. Подпись: «Ж. Пт. Чатский Уполномоченный по скобкам». Внизу – приписка, напечатанная чужим усмешливым курсивом: «Просим без анекдотов. Комиссия бережёт нервы».

– Как мило, – сказал я. – Они заботятся о нас.

– Они заботятся о своей формуле, – ответил дворецкий. – И о том, чтобы вы не вмешались.

– А мы вмешаемся, – тихо сказал старший. – По всем пунктам. Мы войдём – без пафоса, с улыбкой. И будем терпеливо неправы настолько, чтобы правда вернулась.

Он повернулся ко мне:

– Сударь Герой. На заседании вы – секретарь. Мы вас случайно туда назначили.

– Случайно?

– Случайно, – подтвердил он. – Вчера мы подменили две буквы в списке. Совпало с судьбой. Не благодарите.

– Всегда к вашим случайностям, – сказал я. – И к своим.

Вечер ещё не наступил, а купол уже задумался: его свет стал мягче, будто он хранит запас улыбок на чёрный день. В коридоре я встретил дам в лиловых, несущих подушки – очевидно, для заседателей: сидеть долго и скобиться вредно для осанки. Они посмотрели на меня так, как смотрят на сложное предложение, и прошли мимо – ровно.

– Сударь, – сказал дворецкий, подавая мне перо, которое записывало с оглядкой, – когда Ж. Пт. Чатский скажет «Пусть всё будет правильно», вы, пожалуйста, сделайте в протоколе ошибку. Небольшую. Лучше – очеловечивающую.

– Какую именно?

– Напишите: «Пусть всё будет – прАвильно». Пусть в бумаге поселится человеческое «а». Иногда одна ошибка спасает целую правду.

– Понял, – сказал я. И впервые за день почувствовал, что падает не небо – напряжение. Смех – действительно аэрозоль.

Мы пошли на заседание. Перед дверью я оглянулся на дворик, где Обычная прохожая ещё раз прошла – мимо, оставив в воздухе непроизнесённый вопрос. Я кивнул ей – по-человечески. Она, не оборачиваясь, подняла руку – как страница уходит на следующую, едва успев договорить.

Впереди была Комиссия, протокол и инициалы. За спиной – буквы и улыбка. Между – я. И моя «Ы», осторожная и упрямая – как всегда, когда нужно удержать смысл, пока скобки закрываются без нас.

Глава десятая. Комиссия по пересмотру смыслов

Зал заседаний выглядел как исправленная рукопись: зелёный сукно-стол – сплошная ремарка, кресла – скобки, люстра – многоточие, которому бухгалтер однажды пообещал точку. На возвышении – председатель, из тех, кто умеет сидеть, как формулируют: бесповоротно. По правую руку – маги Букв, по левую – Реформаторы Логики, между ними – посевной клин пустующих аргументов. Меня, согласно «случайному» распоряжению Слиневинцев, усадили секретарём – к перу, которое пишет с оглядкой, и к протоколу с пуговицами. Дворецкий сел позади и, кажется, собирался охранять запятые телом.

– Открываю заседание Комиссии по пересмотру смыслов, – произнёс председатель голосом, в котором жила гарь от сгоревших компромиссов. – Повестка дня: первая и единственная – введение режима правильности. Докладчиком назначен уполномоченный по скобкам… – он сделал паузу, будто подставлял плечо собственному сомнению, – …Ж. Пт. Чатский

Инициалы вошли тихо, как мысль, что заранее выигрывает спор. Тонкие очки, улыбка, не требующая доказательств. Он поклонился, не потеряв вертикаль, положил на кафедру чёрное стекло, которое помнило, как уговаривали молчать зеркала, и мягко начал:

– Господа. Мы все любим ясность. Ясность – старшая сестра честности. Мы все устали от двусмысленностей, где злые прячутся в улыбках, а ленивые – в метафорах. Я предлагаю переписать публичную речь так, чтобы она не требовала анекдота для понимания. Я предлагаю правильность. Пусть всё будет правильно.

Чёрное стекло на кафедре едва заметно дышало: цифры на его краях шевелились, как рыбки, которым пообещали режим кормления. Маги Букв шевельнулись, как трава, которую хотят причесать железной щёткой. Слиневинцы (те, что пришли «для баланса») сидели неподвижно и выглядели пунктуацией, от которой уже ничто не зависит.

– Слово – Академии, – кивнул председатель.

Поднялся академик Круглоскобский. Он умел говорить так, что даже ложки в графинах переставали звенеть – из уважения к конструкции. С первого слова стало чуть теплее, будто комната вспомнила, что стены – не только для отражений.

– Господа. Правильность – прекрасна. Но правильность без улыбки – это верёвка без рук. Её можно натянуть, но нельзя держать вместе. Вы хотите снять двусмысленности – вы снимаете второй этаж смысла, тот, на котором живёт сострадание. Смех – это не насмешка, это акт согласования. Уберите смех – вы получите впечатляющую речь и разрушенный мост.

– Пусть мосты строит инженер, – мягко перебил Ж. Пт. Чатский – А речь – мы. Я пришёл не воевать, а улучшать. Пусть всё будет правильно.

Он повторил ключевую фразу так ровно, что даже воздух разгладился. Люстра отозвалась сухим звоном. Я машинально взглянул на «Ы» на запястье: она озябла, стала тоньше, как буква в черновике.

– Записывайте, секретарь, – сказал председатель.

Я кивнул и вывел в протоколе: «Пусть всё будет прАвильно» – с человеческим «а» посреди стерильной шеренги букв. Перо вздрогнуло, будто обожглось незначимостью, и смирилось. Ошибка заняла место, как кошка – под лучом. Дворецкий, не поднимая глаз, крошечным движением манжета поздравил меня с первым саботажем дня.

Началась дискуссия. Реформаторы Логики выставили таблицы, на которых выяснялось, что при введении режима «правильности» снижается число недоразумений, конфликтов и улыбок – впрочем, последняя колонка называлась «паразитные непредсказуемости», и график уверенно шёл к нулю. Маги Букв отвечали анатомией речи: гласные – кровообращение, согласные – кости, интонация – кожа. Ж. Пт. Чатский не спорил – он снимал напряжение формулировкой:

– Я не предлагаю запретить. Я предлагаю не нуждаться. Пусть всё будет правильно.

Каждый раз, когда он произносил опорные слова, стекло тихо выдыхало цифрами, и кусочек воздуха становился послушным. Я отметил в протоколе: «заметная тенденция к гладкости». Перо капнуло чернилами – маленькая лужица сомнения – и тут же втянулось в бумагу, как ребёнок, убедивший себя, что взрослые всё предусмотрели.

– У меня процедурный вопрос, – подал голос седой маг-ритор. – Кто станет хранителем правильности?

– Скобки, – спокойно ответил Ж. Пт. Чатский – Они отделяют необходимое от случайного. Они – наш оберег от излишней человеческой фантазии.

– Излишней? – уточнил академик.

– Излишней, – подтвердил он. – Я люблю чудо, когда оно согласовано.

– Так не бывает, – тихо сказал кто-то из студентов на галёрке. Его сразу же попросили выйти – без комментариев.

Среди тянущихся докладов, поправок, приветственных реплик и угловатых замечаний Принцесса Перестрахнова (та самая Полина – теперь официальная представительница дома) возникла как красивое уточнение к регламенту.