— Вот, — сказал им мастер-декоратор, мужчина с седыми висками и усталыми глазами, — вам нужно расставить эти книги на полках. Но не просто так, а как будто их читали. На них должны быть видны следы пальцев, закладки, чуть выдвинутые тома… Поняли?

— Поняли, — кивнул Валера.

Они взялись за работу. Глеб брал в руки томики Пушкина, Чехова, Маяковского — книги, которые в их времени уже редко, кто читал целиком. Он листал их, чувствуя запах старой бумаги и пыли, и вдруг понял: эти книги — не реквизит. Они — часть жизни этих людей. Здесь, в 1979 году, литература ещё была живой, как хлеб или вода.

В обед пошли по традиции в столовую, где уже собралась разношёрстная компания: актёры из разных фильмов, осветители, гримёры, даже один из режиссёров — пожилой человек с седой бородой— фамилия его была им неизвестной. За соседним столом сидела Инна Чурикова — в простом платье, без грима, с чашкой компота в руках. Она улыбнулась им, заметив их взгляды.

— Не стесняйтесь, ребята, — сказала она. — Многие, как вы начинали когда-то с того, что просто стояли и смотрели, как другие играют в кадре.

— Мы не актёры, — ответил Глеб.

— А кто сказал, что актёр — это только тот, кто говорит реплики? — Она посмотрела на них с той добротой, что бывает только у тех, кто многое повидал. — Иногда достаточно просто быть. Быть рядом. Быть настоящим. Без вас не было бы кино. На вас держится по сути вся киноиндустрия, потому что только благодаря вам и вашему труду, зритель видит то волшебство какое он видит на экране.

— Эй, мужчины! — окликнул их один из ассистентов. — Помогите перенести кресла в зал! И не роняйте — это антиквариат!

Они осторожно несли старинные театральные кресла, чувствуя, как под под обивкой прямо застыло время.

Вечером, прогуливаясь они прошли мимо кинотеатра “Комета”, На афишах красовались “Сибириада” Андрея Кончаловского и “Сталкер” Тарковского.

— Представляешь, — сказал Валера, — через десять лет Тарковский умрёт. А мы… мы сейчас живём в том самом времени, когда он ещё ходит по этим коридорам, пьёт чай в буфете, спорит с оператором…

— А Высоцкий… — Глеб не договорил. Он просто посмотрел на небо, где уже зажигались первые звёзды.

Они вошли в общежитие. В коридоре снова пахло щами, табаком и паяльником. Сосед-электрик всё ещё возился с радиоприёмником, но теперь из него доносилась мелодия ВИА “Здравствуй песня”— “Не обещай”.

Они сели на свои кровати. Ни слова не говоря просто слушали такие родные и спокойные мелодии своего детства отзывающие в душе приятным теплом.

— Ты думаешь, — наконец спросил Глеб, — что мы когда-нибудь вернёмся?

— Не знаю, — ответил Валера, глядя в окно. — Но пока мы здесь — мы должны быть честны. С эпохой. С людьми. С собой.

— А если мы уже не хотим уезжать?

Валера поднял глаза. В них читалась не грусть, а странная решимость.

— Тогда, может, и не надо. Может, наша задача — не вернуться, а остаться. И стать частью этого. Частью того, что потом назовут “великим советским кино” или того что будет создан в этот период времени.

Глеб улыбнулся.

— Завтра, говорят, начинают снимать 5 серию “Место встречи изменить нельзя”, говорят нужны снова статисты. Может повезёт и снова Высоцкого увидим. Пойдём?

— Пойдём, — кивнул Валера. — Только теперь я хочу не просто стоять. Я хочу сказать хоть одно слово. Пусть даже не в кадре. Пусть даже шёпотом.

— А что скажешь?

— “Спасибо”.

И в этой простой фразе было всё: благодарность за шанс, за встречу, за возможность быть — хоть на миг — частью чего-то большего, чем они сами.

Ночь опустилась на студию. Где-то в павильоне ещё горел свет. Где-то снимали последний дубль. Где-то Высоцкий пел под гитару. А Глеб и Валера — два человека из будущего — лежали в тишине, слушая, как дышит эпоха.

В коридоре что-то звякнуло — кто-то опрокинул ведро с инструментами, а затем раздался хрипловатый смех и тихий шёпот: “До завтра, ребята… завтра с шести утра — снова на площадку”.

Жизнь студии не замирала — она просто на время закрывала глаза, чтобы утром начать всё сначала.

Глеб повернулся на бок и посмотрел на Валеру. Тот уже спал, но на его лице застыла лёгкая улыбка — как у человека, которому, наконец, удалось оказаться там, где он всегда хотел быть.

За окном где-то вдалеке показалось проехала электричка.

Глеб долго не мог уснуть. Перед глазами мелькали кадры: Чурикова с чашкой компота, седой декоратор, слова о “быть рядом”… всё казалось не просто случайностью, а частью какой-то большой киноплёнки, в которую вплелись и они — случайные попаданцы, ставшие ненароком героями чужой эпохи.

Он тихо прошептал в темноту:

— Если это сон… пусть он длится подольше.

Где-то вдалеке, в сторону павильонов, вдруг послышалась тихая песня. Кто-то на гитаре бренчал знакомые аккорды:

“Если друг оказался вдруг, и не друг, и не враг — а так…”

Глеб улыбнулся.

Может, этот голос ему только почудился. А может, это был сам Высоцкий — живой, настоящий, такой, каким его уже не увидит никто в их времени.

Он закрыл глаза. И показалось — всё вокруг наполнилось мягким светом: словно из-под тёмного потолка спустился невидимый луч прожектора, выхватывая из темноты две фигуры — Глеба и Валеру — как актёров, не подозревающих, что уже играют свою собственную, неповторимую сцену.

И в тот миг Глеб понял: их “будущее” осталось там, за гранью киноплёнки, а здесь началась совсем другая жизнь — с запахом пыли, краски и горячего чая с лимоном, с голосом Высоцкого, с надеждой и честной, почти наивной верой в завтрашний день.

Здесь они были нужны.

Здесь они были настоящими.

И камера времени, невидимая никому, продолжала снимать.

Глава 13

Глава 13. Сценаристы из завтра

Прошла неделя. Жизнь постепенно вошла в ритм — с шестичасовыми подъёмами, затяжными рабочими днями на “Мосфильме”, вечерами в тесной комнате общежития и редкими прогулками по вечерней Москве, пахнущей асфальтом, духами женщин, свежей выпечкой и…детством.