В глазах священника вспыхнули отблески той самой Благодати, которую он с таким трудом сдерживал.

— Тогда я не позволю! Это грех, который ляжет на все наши души!

— Ты прав, отец Евлампий, — тихо произнес Фролов, незаметно поморщившись, словно у него разболелся зуб. — Это грех. Смертный грех… Но на нас, на всех уже столько грехов, что не унести, и не отмолить… Надо двигаться дальше…

В этот момент рядом с пленником бесшумно возник Каин. Он не сделал ни одного резкого движения, просто встал между священником и пленным. Его древние, пустые глаза были устремлены на отца Евлампия, а в них читалась бездна такого холодного, древнего и нечеловеческого спокойствия, что священник ужаснулся.

— Изыди, Сатана! — хрипло произнёс он, понимая, что не сможет остановить то, что сейчас произойдет. С одной стороны, это была суровая военная необходимость, а с другой — смертный грех.

— Прости, батюшка, — бесстрастно произнёс упырь, — но я — Каин. А Сатану я и сам недолюбливаю.

Фролов отвернулся и сделал шаг прочь, сигнализируя тем самым, что разговор окончен. Он не собирался смотреть, как Каин приведёт приговор в исполнение. Я, взяв отца Евлампия под руку, молча отвел его в сторону, давая понять, что согласен с капитаном госбезопасности.

Тащить этого фрица с собой не было никакого резона, как и оставлять его в живых. Всё по жестоким законам военного времени. Это не мы к ним пришли, а они к нам. Вот пусть теперь черпают собственное дерьмо полной ложкой!

Каин беззвучно двинулся к пленнику, и его глаза уже начинали светиться темным багровым светом голода. Лицо упыря гротескно исказилось, собравшись глубокими морщинами вокруг носа, а из-под верхней губы выпрыгнули острые и длинные игольчатые клыки.

Немец, увидевший эту метаморфозу, понял всё без слов. Ледяной ужас, парализовавший на мгновение, неожиданно сменился животной и инстинктивной жаждой жизни.

— Nein! Nein, das nicht (Нет! Нет, только не это)! — его крик был похож на вопль затравленного зверя.

Он отполз к подножью разбитого танка и упёрся в холодную сталь спиной. Его дикий взгляд метнулся по сторонам, ища спасения, и остановился на неподвижной, молчаливой фигуре Матиаса. Тот стоял рядом в слегка потрёпанной форме офицера СС. И в отчаявшемся мозгу диверсанта родилась безумная идея.

— Herr Sturmbannführer! — Его голос сорвался на визгливую, истеричную ноту. — Я же вижу, что вы — настоящий немец! Вы же были один из нас! Я молю вас проявить снисхождение… Спасите меня… от них…

Он тянулся к бывшему камраду, словно к последней соломинке. Матиас медленно повернул голову. Его лицо, белое как мрамор, не выражало ровным счетом ничего. Ни гнева, ни презрения, ни воспоминаний. Он уже не был человеком, лишь сохранил внешнее сходство. Теперь у него были другие камрады, другие командиры и другой хозяин.

А сидевший перед ним немец был лишь пищей. И этого было достаточно. Матиас наклонился над диверсантом. Последнее, что увидел фриц — это бездонная чернота глаз и сверкнувшие длинные клыки. Его предсмертный хрип был коротким, «влажным» и булькающим.

Отец Евлампий, не в силах смотреть на происходящее, ушел вперед, усердно шепча молитвы, пытаясь заглушить плач истекающей кровью души. Когда капитан обернулся, на земле лежало неподвижное обескровленное тело с неестественно вывернутой шеей и двумя маленькими ранками на сонной артерии.

Фролов нервно стряхнул с сапога ком темной и влажной земли и, отвернувшись, постарался выкинуть из головы угрызения совести. Война продолжалась — и малодушию в ней не было места. Но тишина, наступившая после короткой борьбы и тихого хрипа, показалась Лазарю Селивёрстовичу оглушительной.

Матиас медленно выпрямился. На его мраморном лице не было ни капли крови, лишь легкая, почти невидимая дымка пара вырвалась изо рта в холодный осенний воздух. Его пустые глаза скользнули по Фролову, не ища ни одобрения, ни проклятия.

Сейчас он казался капитану идеальным инструментом для таких вот «поручений» — без сомнений, без угрызений совести, но всё могло измениться в любой момент. Из послушного исполнителя эта тварь могла превратиться в опасного врага. Это пока упырям с нами по пути… А вот как будет дальше — вопрос уже иного порядка.

Я все еще держал отца Евлампия под руку и чувствовал, как его тело сотрясает мелкая дрожь. Он не молился больше, а просто смотрел в пустоту перед собой, его глаза были влажными и потерянными.

— Соберитесь, батюшка, — мягко попросило я священника. — Кому, как не вам, боевому иноку православной инквизиции, знать, как тяжела военная ноша?

Священник ничего не ответил, лишь потянул скуфью глубже на лоб.

Мы тронулись в путь. Шли молча, разбившись на две группы. Впереди, как призраки, скользили Каин и Матиас. Мы с отцом Евлампием шли следом, а Фролов замыкал шествие. Его взгляд постоянно метался по сторонам, выискивая малейшую угрозу. Спустя час пути отец Евлампий, наконец, нарушил молчание. Он говорил тихо, так, чтобы слышал только я, но каждое слово было тяжелым, словно неподъёмный камень.

— Ты понимаешь, сын мой, что мы сделали? Мы не просто убили врага. Мы отдали его душу на поругание настоящим исчадиям Ада — кровососам! Мы стали соучастниками… — он запнулся, подбирая слово, но так его и не подобрал. — Это хуже… намного хуже, чем убийство!

— Это война, отец Евлампий, — повторил я слова Фролова, но звучало это слабо и фальшиво даже в моих ушах.

— Нет! — Священник резко обернулся ко мне, и в его глазах горел тот самый огонь Благодати, смешанный с отчаянием. — Война — это другое! Да, это убийства! Да, жестокость. Но то, что творят эти… проклятые существа… это… пожирание… Уничтожение самой сути человеческой — Божественной Искры! И мы дали на это своё согласие!

Его слова повисли между нами тяжким грузом. Я не знал, что ответить. Он был прав. Прав во всём. И капитан госбезопасности Фролов — тоже. И две этих правды никак не хотели сойтись в единой точке, где не противоречили бы друг другу.

— Не было у этих фрицев уже никакой «божественной искры», — буркнул шедший следом капитан госбезопасности. — Эти твари даже хуже диких зверей! То, что они творят сейчас на нашей земле… — Лазарь Селивёрстович скрипнул зубами. — Они не люди — нелюди! Как там у вас в писании: и воздастся им по делам их!

Отец Евлампий резко остановился и обернулся к капитану. Его лицо, до этого момента