Я усмехнулся:

— Ветер? Но ты же только что высмеяла «шепчущий ветер».

— Шепчущий — да! — тут же выкрутилась Екатерина свет Матвеевна. — А вот ветер, зовущий тебя по имени — уже страшно! И вот ещё что… «Издалека к нему приближалось нечто таинственное…».

Тут она замолчала, перечитав строку дважды. Потом медленно подняла глаза, и в них отразился неожиданный интерес.

— «Нечто таинственное». И это всё? — уточнила она.

— Пока да, — пожал я плечами. — Думаю, описать феномен в следующей главе.

— Ошибка! — перебила меня Селезнёва. — Тайна должна остаться тайной. Пусть читатель сам гадает — монстр это, призрак, или просто голодный пещерник.

«…Собравшись с силами, он сделал шаг назад, но его ноги словно приросли к земле. Трахома, что это⁈ Ужас охватил одинокого старателя, когда из-за поворота реки показалась тень — нечто огромное и зловещее двигалось прямо по ручью!»

— Что⁈ Горнаго, ты совсем сдурел? Какая такая «трахома»! Ну, ты даёшь… Что ещё за «трахома» в литературном тексте⁈ Что это за деконструкция романтики саспиенса с подменой её низкопробным шансоном?

— Где? — заволновался я, привставая и пытаясь вырвать из её рук драгоценную тетрадь.

— Смотри!

— Блин, действительно… Как-то машинально вышло, я исправлю!

— Да уж постарайся!

Она закрыла и положила на стол тетрадь и откинулась на спинку скамьи.

— Знаешь, что я тебе скажу? В целом, неплохо, коллега. Для начала. Но герою не хватает какой-нибудь слабости. Слабости не хватает, понимаешь? Пусть он, ну, не знаю… например, боится бегущей воды. Или комаров! Или вспоминает умершую жену. Чтоб мы ему сочувствовали, а не зевали, перелистывая страницы.

— Это точно, иную графоманию читать невозможно.

Не обращая внимания на мою скромную ремарку, дипломатическая филологиня азартно продолжила:

— Основные приметы созданной тобой фантастической яви, а если точней — антикоммунальной постап-реальности романа, это сочетание унылого аутдора ради презренных денег с абсурдными импровизациями наивных местечковых легенд, тотальной предсказуемости жизни за периметром поселения с внезапными сбоями механики всего конструкта. Технологическая культура общества в романе находится, как очевидно, в стагнации, зато процветает полевая метафизика. Хорошо подана ветхость и примитивная механистичность предметного окружения, как внешнее проявление начал строительства этого наскоро сколоченного людьми и подкрашенного мистикой мира. И предельная ритуализация человеческого общения с регламентацией поведения при кажущейся свободе — отличный прием!

Абсолютно дикий монолог! Во, даёт Селезнёыва!

— А герой? — усомнился я. — Он малахольный, не, как думаешь?

— Что? Герой выглядит придурочно, но вполне органичен, так скажу… Он постоянно совершает деконструкцию собственного «я», но почти не подвержен мировоззренческим катаклизмам, умело сдерживает валентность унылого бытия… Слава богу, у него нет ущербного комплекса мировосприятия в целом! Конечно же, ему постоянно помогает сам автор, — она подмигнула мне, — играя с культурными кодами-знаками и многоуровневой организацией «разнонаправленного размышления»… Ему не чужда провинциальная философия постмодернизма с потерей смыслов, как таковых, что естественно в условиях функционирования множества хаотических обломков иерархий. И тогда герой принимает размытую нон-иерархию, уже принципиально отказываясь от гармонии социализации. И при всём этом голос героя не растворяется в используемых дискурсах… Он слышен!

Я хотел ответить на такую муть чем-нибудь умным, но вдалеке знакомо заревел мотор американского мотоцикла. Дино снова куда-то промчался по улице, взвизгнув на повороте тормозами. Екатерина вздрогнула, на миг в её позе появилась неуловимая жёсткость, тут же сменившаяся другими эмоциями.

— Везёт же девчонке… — начала она с какой-то грустью в голосе, но тут с верхнего этажа ей махнула рукой наша хозяйка. Селезнёва поднялась, быстрым движением поправив складки платья.

— Продолжай писать, Максим, обещаю, буду читать. Но учти: если в следующей главе не будет хотя бы одной смерти, я лишу тебя премии! Где действительный, а не мистический экшн? В конце-концов, используй накопленный опыт! Ну, чтобы как в последнем рейде! Но с соблюдением должной секретности.

Русалка ушла, оставив мне лёгкий запах духов и неразгаданную улыбку.

Я снова открыл тетрадь, вслушиваясь в вечерний шепот олив. А где-то в ущелье Весёлого Духа, чувствую, оживала очередная история — теперь уже с падающим на башку крестом и ветром, зовущим по имени очередного тупицу, свернувшего возле указателя не туда.

Возможно, Екатерина права. Иногда страх рождается не из теней, а из тех, кто их отбрасывает. Последний визит в Ущелье так и закончился… Вспомнить было не трудно.

…Позади остался очередной распадок, словно сжатый кулаком исполина, но впереди, под багряным закатом, всё ещё зияла бездна настоящего каньона. Стены вздымались к небу, преграждая путь ветрам, что веками вырезали в скалах причудливые барельефы. Протянувшийся с севера на юг тупиковый участок Ущелья Весёлого Духа не давал им разгуляться. Сквозняка нет.

Ещё совсем крошечная речушка, а вернее, ручей Эллис-Крик спокойно извивался змейкой между громадных пиков, всё вокруг утопало в предвечернем сумраке — фиолетовые тени обнимали склоны, по которым до полукилометра высоты тянулся изумрудный ковер альпийских трав. Сейчас мы находимся в альпийском поясе. Выше уже почти ничего не растет, кроме лишайников и крошечных подушек зелени в трещинах. Лишь камни, лёд и пронзительно свежий воздух горных высот.

Большущие горные «зайцы» — вискаши с длинными ушами, — постоянно выныривали из-за камней, озарённых последними лучами, и с недоумением разглядывали силуэт «Апача», в третий раз притащившего сюда незваных пришельцев. Любопытные зверьки, словно стражи подземного царства, провожали пикап тревожным посвистом.

— Ну что, ковбой, не жалеешь, что не поехал на «харлее»? — осведомился я.

— Не тупой, падре, мне и одного раза хватило, — буркнул Бернадино, крепко держась правой рукой за поручень, раскачивает страшно.

Когда мы отправились сюда, чтобы установить в загадочном гроте видеокамеру наблюдения с датчиками, Дино не захотел услышать мои доводы. Просто оседлал мотоцикл и поехал по ручью впереди «Апача», чтобы не попасть под шальной камень из-под колёс.

А я получил сомнительное удовольствие наблюдать за его мучениями. В результате, к финишу чуть ниже грота Дино добрался мокрым по пояс и со сбитым о камни левым коленом. Так что обратно мотоцикл ехал в кузове. О чём, собственно, я и предупреждал.

В этом рейсе, «съёмном», мототехника вообще не участвует, благодарный «харлей» ждёт своего сорванца в сарае тётушки Молли.

В просматривающейся впереди долинке пятнились стада местных карликовых викуний, их изящные шеи изгибались, будто спрашивая друг у друга, что нас привело в это царство льда и камня.

Пикап, словно усталый железной мул, кренился над ручьем, чьи воды, сверкая ртутью, вели нас вниз — к единственной дороге домой. Лишайники цеплялись за валуны, подобные древним рунам, а растения, словно миниатюрные крепости, отвоевывали место у обломков скал.

— Что-то тяжело ехать, такое впечатление, что камней в русле