Мы подошли к столу.

— Приветствую, господа, — сказал я, кивнув.

— Я нашел нам пятого! — радостно заявил инквизитор.

— Ну наконец-то, — пробурчал мужчина лет сорока пяти с козлиной бородкой и в очках в круглой оправе, чем-то напоминавший внешне Зигмунда Фрейда. — Я уж думал, до завтра ждать будем. Как дела, Громов? — спросил он. — Сто лет в обед.

— Работы полон рот, — ответил я, попутно роясь в памяти. — А недавно еще эльфийку убили, так что скучно не было от слова совсем. Сам понимаешь. А у тебя что нового?

Мужчина сочувственно покачал головой. Это был Арсений Вяземский, известный в узких кругах психоаналитик и коллекционер античных монет. Говорили, что он мог разговорить даже камень, но брал за свои услуги столько, что дешевле было бы этот камень позолотить.

— А! — Арсений отмахнулся. — Могу сказать то же самое. Работа. Вот, впервые за месяц удалось разгрести все дела и выбраться в люди. Раздавай уже, чего стоишь столбом, — обратился он к крупье, что до этого времени и вправду не пошевелился ни разу.

Крупье, словно очнувшись от транса, кивнул. Его руки пришли в движение. Колода карт зашелестела, заплясала в его пальцах с завораживающей ловкостью, и вот уже по две карты легким щелчком легли перед каждым из нас на зеленое сукно.

Я поднял уголки своих карт, оценивая расклад. В этот момент Ангелина, выпустив тонкую струйку дыма, повернулась ко мне.

— Давно не виделись, Виктор, — ее голос был низким, с легкой хрипотцой. — Как там твоя… подружка? Почему не привел ее с собой сегодня?

Я почувствовал подвох в ее вопросе, в издевательской паузе перед словом «подружка». И тут же ощутил на своей голени легкое касание чужой ногой. Нога в шелковом чулке медленно, почти лениво скользнула вверх по моей брючине.

Я поднял на нее глаза. Взгляд скользнул по сидящему рядом с ней мужчине. Павел Трубецкой, второй сын крупного сталелитейного магната. Возглавляет крымский филиал Холдинга «Трубецкой и К». Молчаливый, безупречно одетый аристократ лет тридцати. Он, казалось, ничего не замечал, полностью сосредоточившись на своих картах.

— Так сложились обстоятельства, — ответил я ровным тоном.

Ногу я убирать не стал. Вместо этого я попытался порыться в памяти, чтобы понять, что связывало Ангелину Муравьеву и Громова, но наткнулся на пустоту. Никаких вспышек, никаких обрывков. Словно этой части его прошлого просто не существовало. Но ее взгляд говорил о многом. Она смотрела на меня не просто кокетливо, а с каким-то вызовом, почти хищно, словно оценивая свою собственность.

В моей руке была пара четверок. Не густо. На стол легли первые три карты: двойка, пятерка, шестерка. Опасный расклад, открывающий кучу возможностей для стрейта.

Трубецкой, не меняя выражения лица, молча двинул в центр стола стопку фишек, поднимая ставку. Вяземский посмотрел на свои карты, недовольно хмыкнул и сбросил их в пас. Ангелина, бросив на меня быстрый взгляд, уравняла ставку. Я, после короткого раздумья, тоже бросил фишки в банк.

Крупье «сжег» карту и выложил на стол четвертую — валет. Ничего не менялось. Трубецкой снова сделал ставку, на этот раз крупнее. Ангелина, поджав губы, отправила свои карты в пас. Слово было за мной. Я снова уравнял.

Последняя карта легла на стол. Четверка.

Мое лицо осталось непроницаемым, но внутри словно что-то щелкнуло. Сет. Из обычной пары у меня внезапно получилась самая сильная из самых слабых комбинаций. Пара и две пары сразу уходят в мусор.

Трубецкой, уверенный в своем преимуществе, двинул в центр добротную порцию фишек. Навскидку я бы сказал, что там было две трети. Я посмотрел на него, а затем на свои карты.

Что ты там прячешь, Трубецкой? Что у тебя такого, что ты ставишь почти треть своего бюджета на такой приход?

— Колл, — сказал я спокойно, хотя внутри слегка напрягся.

Он перевернул свои карты. Пятерка и шестерка. Две пары.

— Неплохо, — кивнул я и медленно открыл свои две четверки.

За столом на мгновение повисла тишина. Ангелина удивленно вскинула брови. Вяземский снял очки и протер их, вглядываясь в карты. Крупье без единой эмоции на лице сгреб гору фишек и подвинул ее ко мне.

Следующие полчаса прошли в размеренном темпе. Я не рисковал, играл осторожно, забирая мелкие банки на хорошей карте и без сожаления сбрасывая мусор. Ангелина продолжала свои тактильные намеки, Вяземский ворчал на крупье и плохие карты, а Трубецкой оставался непроницаемым. Казалось, что игра его интересовала куда больше, чем общество аристократов за общим столом.

В итоге, оставшись в небольшом плюсе, я решил, что пора закругляться. Сидеть здесь всю ночь не входило в мои планы. Нужно было посмотреть, что еще интересного происходит вокруг, и, что более важно, проверить, как там мои подопечные.

— Господа, дама, спасибо за игру, — сказал я, отодвигая стул и поднимаясь. — Пожалуй, на сегодня с меня хватит.

Я обменял фишки у крупье и, кивнув на прощание, повернулся, чтобы покинуть комнату. Но в момент, когда я сделал шаг к выходу, резкий, полный ярости голос заставил меня замереть.

— Вот ты где, мерзавец! Громов, я к тебе обращаюсь! Я вызываю тебя на дуэль!

В проеме двери, ведущей в главный зал, стоял мужчина лет сорока. На нем был идеально скроенный фрак, но общее впечатление портили раскрасневшееся от выпитого лицо и горящие яростью глаза. Притягивали внимание лихо закрученные гусарские усы, уже тронутые легкой проседью. Рука его лежала на эфесе парадной шпаги, висевшей у пояса.

Все разговоры и шелест карт в комнате мгновенно стихли. Все взгляды устремились на нас.

— Спасибо за такое интересное предложение, — сказал я, пока пытался вспомнить, что это за хлыщ, и с чего вдруг он разбрасывается такими резкими высказываниями. И еще больше меня удивило то, что здесь до сих пор существовал дуэльный кодекс и вообще дуэли как таковые. — Но я отказываюсь.

I refuse (анг.) — Я отказываюсь

* * *

Лидия давно не была на приемах. Последний раз, самый громкий, был, наверное, за год или полтора до ее свадьбы, когда отец даже не подозревал об их с Артуром отношениях. Она пусть и не была очень частой гостьей,