Я попытался вспомнить, видел ли когда-то подобные книги на свободные раздачи в торренте? И не смог припомнить ни одного. Как не было там никогда и популярных российских сериалов, что, как правило, шли в прайм-тайме для большинства аудиторий. Но почему-то откровенно презирались этой аудиторией в случае личного просмотра.

Это и определяло их «истинную ценность».

Как же содержимое этих покетбуков и им подобных творений могло быть когда-то популярным? Только по заказу. Не неся ни идей, ни эмоций, ни исполнения, книги обо всём и ничём напрасно нагружали целлюлозно-бумажные фабрики и отупляли народ.

Неудивительно, что нас «обнулили». Ноя могла спокойно считать био-мусором тех, кто читает подобный литературный мусор. Таких книг даже ИИ мог настрочить тысячи за несколько секунд. Хоть люди и говорили, что нейросеть творить не способна.

Понижая потенциал литературы, подобные Бобцовой литераторы подписывали приговор человечеству. Каждый «проводник деградации» внёс свою лепту: сценаристы безликих сериалов, авторы заказных передач «с целенаправленной истиной», режиссёры неправдоподобных фильмов с искаженными фактами и клипмейкеры ужасающих роликов и клипов. Ровно так же, как авторы извращенных книг и искажённых статей в журналах или поэты наркоманских стихов и текстовики принижающих человечность песен.

Хуже этого были лишь политические стишки и спортивные кричалки, массово обеспечивающие нам дорогу в Каменный век.

Каждый креативщик считал, что выдает популярный, а потому массовый продукт.

Каждый сочинитель считал, что имеет право на самореализацию.

Каждый недо-творец выдавал товар, по которому нас в целом и оценила Ноя.

Мы не создали вовремя цензуру, допустив до рынка потребления ВСЁ. А рынок оказался глуп и пристрастен. Он не остался в долгу и обрушил мораль, логику, исказил все истины, заодно прописав эпитафию человечеству.

Настрогав ножом щепок с полена, я с первой спички растопил печку и вновь принялся таскать снег. За этим занятием меня застал Невельской. В старых стоптанных хозяйских китайских тапочках он подошёл к чугунной ванне и разгреб дно. Оно оказалось чистое. Заткнул дырку металлической крышкой и посмотрел на датчик Гейгера на плече.

— Оставьте, Карлов. Ветер меняется на восточный. Радиометр успокаивается. Так что в бане мы будем только париться.

— А помыться?

— Мыться будем здесь, — академик постучал по ванной. — Вы же мечтали принять ванну? Мечты сбываются. И продавец народного газа с его обещаниями здесь совсем ни причём.

— На улице? — переспросил я, уже глядя как академик обложил дровами половину ванны и высек огонь с зажигалки.

— Несите сковородку. Заодно и рыбу пожарим, — академик посмотрел в сторону будки. — Впрочем, есть и другой вариант… Как вы относитесь к корейской кухне?

Я посмотрел на заснеженную будку. Раскопать её было равнозначно осквернению могилы.

— Давайте не в этот раз, — скорчил рожу. — Морально не готов жрать друга человека. Даже под луковым соусом.

— Чёрт с вами, Карлов. Будем импровизировать или остановимся на рыбе.

Вернулся в дом. Обследуя территорию, открыл холодильник. Пахнуло гнильем и тухлятиной. Всё пришлось выбрасывать. Из полезного лишь пару консервов — шпроты и паштет.

От рыбы нас и взаправду уже тошнило. Пять дней на рыбной диете выдержит не каждый.

Подпол порадовал больше: банки соленья, варенье, несколько мешков еще не перемерзшей картошки, морковка, свекла, гирлянды-вязанки лука, а в морозильном ларце уцелело сало и кусок мяса. Его и пожарили, добавив картошки с луком. Царский стол в пределах сковородки. Нашлись и свечки в шкафу. Старые, советские, двадцать штук.

В темноте сидеть не придётся.

В гараже оказались дубовые и березовые веники. Сунув их в тазик, Невельской закидал снегом и поставил тазик в парную, пояснив, что веники должны нагреваться постепенно. А те, кто запаривает их сразу кипятком, убивают все полезные дубильные вещества, которые пригодятся коже.

Через час баня была готова. Бурлила вода в ванной. Оставалось лишь закидать её снегом, чтобы скорректировать температуру. И можно принимать ванну. Но академик лишь отодвинул костер подальше.

— Сама остынет… Итак, пожалуйте в баньку, господин Карлов. Пообещайте мне, что не дадите себе скатиться до вшей и чесотки.

Я кивнул и добавил, раздеваясь:

— Игорь Данилович, когда мы уже перейдем на «ты»?

— Не раньше, чем оприходуете меня веником, — ответил он. — Но сначала я вас… Вперёд!

Раздевшись в предбаннике было ощущение, что снимаешь с себя вторую шкуру. Термобелье прикипело к телу, приклеилась и тельняшка с трусами. Носки же можно было спокойно ставить в угол. Позже нужно всё обязательно постирать в тазике, в горячей воде.

В предбаннике «жар обнял», что называется. Я забрался на верхнюю полку. Академик набрал горячей воды, ливанул на камни у печки и теперь уже «жар взял за уши».

Застыл, вдыхая долго, осторожно. Лёгкие засвирбило, поднялся глубинный кашель. Откашлял мокроту.

— О, ложитесь-ка на полку, Роберт Алексеевич, — предложил он. — Будем хворь лечить.

Крови в мокроте не было, но боль в лёгких подсказала, что лучше не спорить. Я лёг на полку на живот. Академик подхватил березовый и дубовый веники, провёл по телу, стряхивая капли и начал легко касаться распаренными листьями тела.

Я ожидал порки, но наиболее ощутимые удары получил лишь по пяткам. Поднимаясь вениками от пяток к лицу, мой банщик периодически мочил веник в тазике и активно разгонял пар над телом, махая ими как вентилятор лопастями. Дышалось тяжело, но с удовольствием.

Сердце разогнало кровь, в голове потяжелело. Заставил себя находиться здесь, в этих условиях. Потому что понимал, что баня — единственный полноценный лекарь в борьбе с этой зимой и всеми болезнями нового и старого типа.

Невельской опустил веники в тазик и помог спуститься с полки. С непривычки повело в сторону. Едва не упал.

Он подхватил под руку и вывел в предбанник, укутал в одно из найденных в доме махровых полотенец.

Долго вдыхая, я слушал нагруженное сердце. Академик, поглядывая на меня, посмеивался:

— Вот видите? Рано нам ещё на «ты», месье Карлов. Посидите, отдохните. У вас ещё будет вторая попытка.

— С самогоном?

— Остывайте. Я сейчас!

Вредный бескомпромиссный ученый распахнул дверь и в два прыжка сиганул в гору снега. Упав, подскочил, принялся растирать этим холодным ужасом руки, живот, плечи, шею, ноги.

«Белоснежная вехотка» таяла на нём. От тела валил пар. А он лишь радовался. При том, что температура поднялась в солнечный день лишь до минус сорока пяти градусов по Цельсию!

Он вновь заскочил в предбанник, прихватив с собой горсть снега, коснулся им моей кожи, втёр в грудь.

— А-а-а! — закричал я.

Подвижности прибавилось. Ноги сами