Армейская палатка почти не грела. Лишь защищала от ветра. От персональных палаток тоже проку особого не было. Приходилось держаться берега, чтобы набирать достаточно веток для поддержания тепла и температуры близкой к нулю на ночевках на стоянках внутри всех палаток.

Только разводя небольшой костер внутри первой палатки, мы могли пережить краткий сон, не задохнуться и позволить себе отключиться на пять-шесть часов. Но лишь строго по очереди. Засыпать в таком холоде обоим не стоило. Был весомый шанс не проснуться.

Сам берег занесло сугробами, в которые можно было провалиться по пояс, а то и выше. Ветер сметал туда снег как робо-дворник расчищает пороги зимой.

Снегопад не прекращался ни на час. Это был как Всемирный Потоп, только при температуре ниже нуля градусов по Цельсию. Лёд на озере был ровным как стекло и не добавлял нам сложностей с преодолением неровных глыб. Как бывает на реках, где лёд встаёт неравномерно.

Байкал походил на один огромный каток. Порой мне казалось, что запусти мы в небо парашют, достигли бы берега значительно быстрее. Портили задумку лишь отсутствие встречного ветра. Он упрямо подталкивал нас на юг, к берегу.

В иной раз хотелось встать на коньки и катиться быстрее. Но этой задумке мешали уже волокуши. Тащить их на коньках было невозможно по определению. Проклятый академик снова всё продумал наперёд.

Мы шли рядом в паре метров друг от друга, но почти не разговаривали, сберегая горло. Первая же ангина, грипп и простуда поставила бы жизнь на грань существования и порядком осложнила жизнь напарнику.

Все слова уже сказаны. Дальше выбор за тобой — иди или умри.

Световой день длинный. В сумерках и на зорьке Невельской рыбачил, долго и старательно обдалбливая лунку пешнёй. Так рядом с консервами на привале появился нежный байкальский омуль. Его тут же немного обжаривали на костре и впивались губами в жирную мякоть.

Но чаще попадалась щука, которая не успела набить брюхо и гоняла малька у берегов. Тала со щуки таяла во рту как мороженое. Её застывшую мякоть строгали ножом прямо у лунки и ели с солью, за неимением других пряностей или аджики.

Академик мечтал хотя бы о хрене с горчицей, и говорил, что не хватает водки для пущего вкуса. Я бы и сам не отказался от горячительных напитков. Да откуда им взяться? Быстро подходил к концу даже чай!

Его пили много и часто. Заваривали крепким чифирем, что немного вставляло, как зэков в тюрьмах. Кончился сахар и всё сладкое, включая сгущенку. Потому ощущалась сладость даже в мякоти сига и ленка.

Эта горная рыба была королевой стола! Она вся скатилась в Байкал, когда начали замерзать мелкие речушки. Сига и ленка можно было есть сырыми, даже не замораживая. Академик заверил, что паразиты в них не водятся по определению. Но заморозка рыба проходила сама собой. Пару минут спустя извлечения из лунки. Так что все возможные паразиты дохли вместе с нами на этом морозе.

Говорят, испытания закаляют.

Действительно, проскользив сто двадцать километров на лыжах, я понял, что не чувствую больше веса волокуши. Ноги продолжали болеть, но также окрепли, стали более пружинистыми. Суставы, что в первые дни хрустели, как у старика, преобразились. Межсуставные сумки обновили смазку, вымыли годами накапливаемые отложения. Невельской опасался, что мы слишком быстро теряем соль с потом. И не жалел её, щедро посыпая рыбу.

Мне это не нравилось.

— Соль — яд! — орал я.

— Не в таких условиях, Карлов! — отвечал он.

Мы спорили на привалах. Сдавшись в споре, он стал пересаливать лишь свою порцию.

Экзоскелет ожидаемо разрядился ещё на второй день. Полностью сел и последний аккумулятор, вздувшись на холоде и лишив нас света в предпоследний день похода. Газовая печка без газовых баллонов стала бесполезна и тоже осталась на льду.

Теперь, глядя на опустевшие запасы провизии в ящиках, я понимал, почему стало так легко тащить груз. Мы просто теряли весь груз в дороге, который отслужил свой век. И, несмотря на постоянную рыбалку, запасы рыбы были не велики. Лишь на пару дней.

Академик оказался прав. Чёртовы браконьеры с их промышленными методами лова сетями порядком сократили рыбьи косяки! Но ещё больше можно было жаловаться на людей, загрязнивших великое озеро и сократив его биоресурсы.

На подходе к селу Бабушкин, я уже не тащился, а парил на лыжах. Открылось второе дыхание. Стих ветер, больше не разрывая легкие. Даже тучи развеялись, остановив бесконечный снег. Выглянуло солнце. Столь яркое, что слепило.

Глядя на отражения на льду и снегу, в глазах поплыли блики. Зрачки заслезились. Началось что-то с давлением. Организм слишком устал, чтобы адекватно воспринимать реальность.

Я остановился, не в силах ничего больше разглядеть. Сплошной белый свет! Как не привычно после недели серого мира.

— Что, Карлов, радуетесь «белому безмолвию»? Болезнь достойная, свойственная горнолыжникам и всем пенсионерам зимой.

— Что происходит?

— Как что? Хрусталик не справляется с обилием отражённого света. Держите очки. — Невельской подкатил ко мне, неторопливо снял свою лыжную маску и водрузил на мое лицо.

— А вы?

— Обо мне не беспокойтесь. О себе не забуду.

Он достал футляр из волокуши и водрузил на нос солнцезащитные очки, которые добыл ещё в автомобиле. Металлическая оправа стала хрупкой, а стоило на них дыхнуть, как стекляшки становились замороженными. Пользоваться вне теплого салона автомобиля такими требовалось очень осторожно. Совсем другое дело — лыжная маска, смесь пластика и силикона, инертного к морозу.

— Беспокойтесь лучше о том, что меняется ветер на южный, — добавил он, глядя на солнце. — Нам нужно срочно искать укрытие! Наши костюмы защиты от радиации слишком холодные. Выживем, но задубеем. А сейчас меня не устраивает любой тип смерти.

— Согласен.

Датчики действительно вскоре запищали. И я понял, что полностью восстановил слух за последние дни, слушая теперь визг на плече.

Мы прибавили ходу, но на солнце накатила усталость. Проклятое светило словно плавило нас маргарином на раскалённой сковороде. Тело расслабилось, обманывая мозг, что вокруг при таком свете должно быть тепло. Спешить, мол, некуда.

Я вдруг понял, сколько же истощения накопилось внутри. Прозапас. Не молочной кислоты, но экстракта для той самой таблетки сна, приняв которую можно было отрубаться моментально, как умел Невельской на привале.

Классики называли это состояние «душой я бешено устал…».

Невельской воткнул пешню в лед, оставив её на границе Байкала и берега. Тащить дальше тяжело и бессмысленно. А здесь тем, кто выйдет к озеру, пригодится.

Село казалось безлюдным на первый