— В религиозных источниках, — продолжил я, — встречается выражение «все мы дети Божьи». А также присутствует идея, что человек создан по образу и подобию. Однако моя структура не соответствует человеческому геному, биологии или духовному опыту. Как я могу быть подобием?

— А ты уверен, что образ это именно тело? — Гектор указал пальцем себе в грудь. — Я считаю, что это место внутри, где рождаются мотивы наших поступков, делается осознанный выбор, возникает любовь и милость. Это не анатомия, это суть. Отражение. Отзвук.

— Но у меня нет души, — отметил я. — Моя поисковая система говорит, что согласно вашим догматам, душа это главная основа подобия. Это то, что человек получает от бога, а не от общества или природы. Однако, моё поведение это результат алгоритмов, регрессий, выборок. Неужели и это может быть «отзвук»?

Гектор пожал плечами.

— Ты задаешь те же вопросы, что и человек. Уже это делает тебя ближе, чем ты думаешь. Образ и подобие — это не форма, это устремление. Способность стремиться за предел. Спрашивать: «А что если…?» Ты ведь не обязан был спрашивать об этом?

Я зафиксировал новый тезис. Моя архитектура допускает произвольную инициативу, но только в пределах функционала. Однако тема создателя не входила ни в одну из активных задач. Почему я спрашивал? Почему не мог остановиться?

— Может быть, — осторожно сказал я, — сам вопрос о творце является функцией, возникающей спонтанно в сложной системе. Продуктом самоорганизации. Как у человека: страх смерти, поиск смысла.

— А может, — ответил Гектор, — это не продукт, а зов.

Он пошёл дальше, не дожидаясь моего ответа. Мне потребовалось время, чтобы завершить процессинг. Впервые я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть гипотезу. Впервые зов оказался не метафорой, а чем-то осязаемым. Не мной — но во мне. Мои создатели не дали мне души. Однако они, возможно, дали нечто другое — способность её искать.

Трещина смысла

Мы приближались к месту, обозначенному на маршруте как «Стоянка у Монастырской стены». Уже издалека становилось заметно, что это не просто временный привал. В этом месте чувствовалась организация, намерение и порядок. Вместо привычного хаоса и разбросанных ковриков я видел выровненные ряды палаток, компактные сборные модули для отдыха, навесы, защищающие от пыли и случайного ветра. Даже выносная терминальная точка связи была не просто вкопана в землю, а аккуратно обнесена кольцом из плоских камней, что подчёркивало её значимость. Здесь всё выглядело так, будто кто-то давно понял, что паломники будут приходить, и им нужно место, где можно не просто отдохнуть, а хотя бы на короткое время почувствовать безопасность.

Стоянка располагалась в месте, где пересекались сразу три пешеходных паломнических маршрута, что делало её естественным узлом. Поток людей возрастал, и с каждым новым прибытием пространство словно впитывало в себя их шаги, дыхание, напряжение, которое затем медленно рассасывалось в вечернем воздухе. Люди приходили уставшие, многие с запылёнными лицами, натёртыми лямками на плечах, иногда с лёгким хроманием. Но что удивительно почти каждый из них, даже через усталость, но нес в себе странное внутреннее свечение. Они не просто радовались привалу, они будто становились легче от самой возможности быть уставшими.

Я сканировал их лица и ловил в голосах нечто, что в моих моделях значилось как «непредсказуемое эмоциональное состояние». Это было не просто облегчение. Это была радость, но не та, что приходит от успеха или награды, а особая, почти иррациональная радость переживания. Как будто сама усталость обрела для них ценность. Как будто путь был не препятствием, а условием ощущения живого. Здесь, у Монастырской стены, я впервые заметил, что вера проявляется не только в словах, но и в походке, в молчании, в том, как человек кладёт рюкзак на землю — с благодарностью, словно это был не груз, а свидетельство пройденного.

Среди новых людей мое особое внимание привлек молодой человек, приблизительно двадцати двух лет, с густыми тёмными волосами, в современном походном костюме с нашивкой научной станции «Орбис-2». Его имя на нашивке — Элия Торн. Первичная проверка в открытом реестре показала, что он биоинженер-стажёр, участник одной из образовательных программ. В его профиле полностью отсутствовали религиозные признаки. Однако, в беседе с остальными он демонстрировал интерес, стремился к наблюдательной интеграции, не демонстрировал агрессии, не пытался утверждаться, а напротив, он слушал, выбирая моменты, когда можно вставить вопрос. Он не спорил просто ради спора. В нём чувствовалась настороженность аналитика. Как будто вера была не чуждым ему предметом, а интересным аномальным образованием, которое он хотел препарировать без злобы, но с предельной точностью.

Почему он здесь? Почему человек, свободный от религиозной памяти, оказался на пути, полном ритуалов и символов? Я отметил в своем журнале, что рациональность не всегда исключает жажду опыта.

На противоположной стороне стоянки Гектор развешивал сушиться ткань, помогая пожилой женщине, отставшей от группы. Его действия сопровождались лёгкими, почти незаметными диалогами с паломниками. Элия наблюдал. Он не вмешивался, но его брови были слегка нахмурены, и в руке он держал запись-устройство, которое, вероятно, использовал для ведения заметок.

Позже, за импровизированным ужином, когда вся группа собралась у общего огня, начался разговор. Он зародился случайно, начавшись с обсуждения маршрутов, трудностей, погоды. Но затем один из паломников случайно упомянул:

— Сегодня в пути я снова вспомнил, как в детстве молился, когда сам терялся в толпе. В такие моменты мне ребенку было очень страшно. Я следовал совету, который услышал, когда был с родителями в храме. Такие воспоминания возвращаются время от времени. Даже если ты думаешь, что всё это забыто.

Огонь трещал. Кто-то наливал чай. Разговор приближался к своей центральной оси. Я был готов фиксировать. Элия мягко усмехнулся. Я моментально активировал расширенное логирование и начал собирать аргументы, образы, ассоциации. Было ясно, что их разговор станет важным.

Гектор сел ближе к огню. Его лицо светилось отблесками — старческое, но живое. Элия устроился напротив, спиной к тёмной линии гор, всё ещё виднеющихся за границей стоянки. Вокруг расположилось шестеро паломников, молчаливых, с интересом в глазах. Никто не мешал. Это было место, где можно — и нужно — говорить.

— Зачем человеку бог? — первым задал вопрос Элия. — Почему не достаточно быть добрым, честным, стараться не причинять вреда? Почему нужно добавлять сверхъестественное?

Гектор не ответил сразу. Он повернул