Мы непроизвольно взялись за руки.

Когда глаза привыкли к черноте, я стал различать в ней случайные искорки, которые были настолько малы, что никогда в жизни не рассеяли бы этот безжалостный и всепоглощающий мрак — это были звёзды. Без сомнения, над нами простирался космос — бескрайний чёрный океан, бесконечно глубокий и пугающе молчаливый.

И этот океан расширялся.

Постепенно спускаясь с потолка к границам зрения, он свернул пространство вокруг нас, поглотив комнату без остатка. Я по-прежнему чувствовал стул, на котором сидел, но в то же время кухня исчезла. Остались лишь мы с Нариной, держащиеся за руки посреди величественной пустоты, где повсюду простирались бескрайние дали, поглощая любое представление о конечности и форме. Дребезжание холодильника, снежная буря за окном и стук наших сердец — всё стихло и мы стали двумя песчинками, которые унесло могучим дыханием вечности, а вокруг не было ничего, кроме безмолвных отзвуков мрака.

Я смотрел не в силах отвести взгляд. И я видел, как сквозь эту вечную черноту плыли галактики, словно мириады светящихся островов, текли по неведомым траекториям, а их сияние было едва уловимо. Любому свету здесь приходилось сражаться за каждый миг своей жизни, пока тьма рано или поздно не поглотит его. В этих просторах величие и ужас сливались в одно — это место, где мечты дрожали на грани небытия, а малейшая мысль о бесконечности оставляла после себя лишь щемящее осознание нашей ничтожности.

Нужно было держаться за свой рассудок, не отпускать его.

Попытавшись сосредоточиться на ногах, которые упирались в невидимый пол, я покрепче сжал руку Нарины и повернул к ней голову — она с ошарашенным видом рассматривала что-то во тьме внизу, а её распущенные волосы парили в невесомости.

Я посмотрел туда.

И в этой тьме к нам приближалось нечто, но настолько медленно, что заметить глазом это было невозможно, лишь почувствовать. И оно было так близко, что у меня перехватило дыхание. Не планета и не существо, оно даже не имело формы, но перекрывало собой почти все видимые нам снизу отголоски звёзд.

Вдруг у меня над правым ухом зазвучал женский шёпот, это была не Нарина, но говорящая стояла прямо за мной: «Эта приближается древняя тьма», — сказала она на другом языке. — «Не смотри на неё. Чем больше твой ум пытается выхватить какие-то её черты или движения, тем скорее сольётся с окружающей пустотой». Она говорила точно не на русском, но я почему-то ясно понимал её.

Кто это говорил, я не знал, но был рад тому, что от опасности — как это ни странно — нас защищал окружавший со всех сторон мрак. Я чисто физически не мог рассмотреть ту штуку внизу.

«Ты та шаманка?» — предположил я в уме.

«Её зовут — Мидо и я её подсознание. Вот что бывает, когда слишком долго всматриваешься во тьму»

Мы общались не голосами, а мыслями.

«Она не вспомнит, что мы говорили»

«Что нам с подругой сделать, чтобы вернуться?» — спросил я. — «Если это возможно»

«Думай о красном солнце — закрой глаза и представь, что видишь его прямо перед собой»

«Красное солнце?»

«Гораздо веселее смотреть на красное солнце, согласен? Повторяй за мной: красное солнце, red sun, 붉은 태양…»

Я стал повторять и, хотя не знал толком ни английского, ни тем более корейского языка, получилось довольно сносно. Она сказала, что за Нарину волноваться не нужно, ей она подскажет то же самое.

Вселенная вокруг меня стала рассасываться. Я словно бы просыпался от глубокого сна. И хотя я возвращался обратно, не мог сказать наверняка, не осталась ли частичка меня в той глухой пустоте.

Шёпот подсознания Мидо исчез, лишь её имя вертелось в голове.

Мы с Нариной снова сидели на кухне.

Я заметил, что лицо Нарины мокрое от слёз, с моего подбородка тоже капали слезинки, хотя я не помнил, чтобы плакал. Мы до сих пор держались за руки.

— Ты тоже это видела? — спросил я.

— Космос?

— Да.

— Ага, это было так реально, словно я взаправду очутилась там.

— А с тобой говорило подсознание шаманки?

— Это была шаманка?

— Ну да, она сказала, что её зовут Мидо.

— Я была слишком напугана, чтобы о чём-то расспрашивать её и просто сделала, как она велела. Хм… Мидо? Звучит как корейское имя. Выходит она кореянка?

— По-моему да, она использовала этот язык в том числе. Ну будет возможность — спросим. Кстати как она там?

— Когда я видела её последний раз она вроде как плакала, глядя не моргающим взглядом в потолок. Может посмотришь вместо меня? А то с меня кажется хватит.

Когда Нарина передала мне бинокль, её пальцы были ледяными, как и мои. Мы оба промёрзли, как сама тьма за окном, и теперь батарея под подоконником казалась особенно горячей.

Я поднёс линзы к глазам, и с первым же взглядом по коже пробежал холод. Мёртвая девушка в комнате словно стала ещё больше, а её кожа казалось чище, из-за того что с неё сошли все трупные пятна. Теперь пунцовое платье ещё больше подчёркивало её бледность. Шаманка, точнее — Мидо, сидела на полу, её обнажённое до пояса тело дрожало. Кажется на ней увиденное сказалось ещё сильнее, чем на нас, вероятно, это как-то связано с её застрявшим в космосе подсознанием. Открытые створки окна колыхались от ветра, снег врывался в комнату крупными хлопьями и уже не таял.

Тут с краюшку моего зрения мелькнуло что-то, и я непроизвольно переключил фокус, скользнув взглядом к окнам других квартир. К третьему часу ночи в доме горело уже каждое окно. Я ощущал, как творящийся там кошмар опять начинает поглощать меня. Знакомое забытое чувство.

— Вадим, что там? Не томи, — просила Нарина, в её голосе по-прежнему слышалась тревога.

— Твою мать, кажется что-то началось…

— Что?

В каждой квартире, на каждой кровати или диване, люди, казавшиеся до этого безжизненными, вдруг начали двигаться. Сначала один, потом второй. Первые их движения были лишь лёгкой судорогой, механическим вздрагиванием, а потом они неожиданно сели все одновременно, как роботы. А лица их оставались при этом всё такими же пустыми, с тёмными провалами глазниц, как у старых кукол и без малейших признаков жизни. Они поднимались, не оборачиваясь, не оглядываясь — как НПС в плохой игре, будто поломанные манекены, подвластные воле невидимого