— Да как нет-то, братишка⁈ — вскрикнул Саня. — Елейск — городок с исправительной колонией и свинокомбинатом. У нас и герб свой есть, и гимн. И там, и там что-то про свиней, мясо и трудовой подвиг. Сочинили еще при Советском Союзе, и лучше никто придумать не может. И не хочет. Славься наш елейский труд… На… На-на-на! Знают хрюшек все вокруг… На на-на-на… Город… что-то там… друг! — он принялся напевать.

— Понятно. Устал я. И не спал нормально, — подытожил я. — Или не могу проснуться из кошмара.

— Или ты часть кошмара той сумасшедшей, может, Кудринского маньяка на пожизненном? По твоей теории-то получается так. Любой сон любого человека. И не только человека. И свиньи тоже. Что снится хрюшкам?

— Угу. И нет волчка из фильма «Начало», чтобы доказать иль опровергнуть. Скоро приедем?

— Да вон, смотри! Впереди уже больничный комплекс. Видишь? Кстати, солнечный денек обещает быть. Дымка спадет, голубое небо увидим. У нас такое редко. Что там по радио? Тэк-с. Опять одни помехи. Задрали. Двадцать первый век, беспроводной интернет, дети и старики в тик-токе, а музыку не послушать. Хорошо, что Чжуан-Не-Ссы не дотянул до нашего времени со своими бабочками. Ему бы многое пришлось переваривать! Прикинь, приснились бы ему квадроберы?

День 3.3

Я дымился как раскаленный двигатель автомобиля, когда мы за пару километров от больницы остановились на заправке. Искры из глаз, взрывоопасное ожидание.

— Здесь же и банкомат. Я возьму нам по кофе три в одном! Я быстро, не злись!

— Не, Саня, не надо. У меня энергетики. Хватит кофеина с утра. Давай шустрее. Это пытка — видеть цель и остановится.

— Бензин нужен. Здесь самый дешевый и неразбавленный. Я мигом.

В магазинчике, кроме администратора, ни души.

«Уверен, если заговорить с этой женщиной, то я найду плюс одну чудачку в городе чудаков», — подумалось мне, и я прикусил язык. К черту разговоры — все равно у всех свое мнение насчет говна и приведения.

— Погнали! — откусывая и левую, и правую палочки твикс одновременно, скомандовал Саня. — Ты только даме в психушке не подыгрывай, но и не врубай заднюю. Как мне рассказывал психиатр, их главные умения — это много слушать, мало говорить и сохранять холодную голову.

— Да, знаю. Осудить психа легко, а вот попытаться понять его сюжеты — целая миссия.

— Точно. Еще и подлечить.

Наверное, я токсикоман, но мне всегда нравились запахи бензина, клея «Момент» и спичек. Маленькие ароматные дозировки, урбанистические благовония.

— Цены, конечно, аллес капут. Мне кажется, они просто каждый день добавляют по единичке. Интересно, у пришельцев такие же проблемы? Чем они заправляются на свои межгалактические перелеты?

— Смешно. Вот и узнаем! — сказал я, смотря на бензобак и мысленно приказывая топливу сливаться быстрее.

Последний раз такое чувство нетерпимости я испытывал, ожидая табель о зачислении в холле вуза. Смесь веры и ее отсутствия в себя. «Я справился! Я молодец! Нет, я тупой! Все вокруг умнее, а главное — удачливее меня!» — противоречие, преследующее всю сознательную жизнь. А-ля синдром самозванца, только в моем случае — синдром мудачества.

— Пока едем, подумай, о чем ее спрашивать. В гости без расспросов не ходят.

— Да как минимум про эту черную бэху. Одни ее видели и раньше, ты говоришь, обратное. И всего такого здесь до хрена.

— Может, я просто не обращал внимания, — Саня встряхнул «пистолет». Несколько капель бензина упали на асфальт. — Все вертятся в своем мирке. Вот ты рассуждал про временные петли. Мы все в ней. Каждый живет свою жизнь, видит все вокруг по-разному. Даже цвета.

— Типа мы просто договорились, что ночью темно, красный — значит горячий, синий — холодный. Интересно.

— Конечно. Как язык. Нам с детства сказали, что мама — мама, папа — папа. А ретроградный Меркурий — полная жопа и лучше ничего не начинать. И начинать заканчивать тоже. Только в какой-то вариации жизни, быть может, все наоборот.

— Хах! В нашей-то тоже. Мать как отец, отец как мать. Мужики как бабы, женщины как мужики. Я не про внешность. Я про характер, отношение к жизни. Ссори за сексизм.

— Чо? — ничего не понял Саня. — Все, прыгай.

Остановились на парковке возле типичной трехэтажной больницы. В лучах утреннего солнца обнажались почерневшие и давно не беленные плиты, родные деревянные рамы окон с приоткрытыми форточками и цветными занавесками. Первый этаж был полностью перестеклен, а дальше…

— На что хватило денег у местного депутата! — прокомментировал Саня. — Губер ему втык дал. Выписал денег. Деньги куда-то испарились. Депутат тоже. Вот так у нас пропадают люди.

Сама больница, если смотреть на нее сверху, напоминала букву «Т». Вытянутый вход и монолитное серо-белое здание — антиместо для надежды на исцеление. Я смотрел на пространство, где время остановилось и представлял, как стены впитывают каждый шепот, каждое отчаяние, каждую галлюцинацию поломанных разумов. Больница ужасала и манила одновременно. Она еще спала, но уже разжигала воображение.

— Нехилая у вас здесь психушка. Для Елейска-то!

— Ну понимаешь, сюда же со всех дыр везут. Людям без разницы, где сходить с ума: хоть в селе от водки и «белки», хоть в единственном торговом центре Кудринска. Лежала там одна школьница после «солей». Сходила на фудкорт за бургером, ага.

Саня позвонил врачу, и мы, ежась от утреннего холода, курили и смотрели на здание. Чем дольше пинали асфальт без дела и философствовали о мироздании, тем больше людей выглядывали из окон третьего этажа на нас.

— Треш! Стоишь здесь и как-то не по себе. В легендарной «ховринской заброшке» мне не так хреново было.

— Почему? — Саня помахал какой-то женщине, та мигом отпрыгнула от окна.

— На ХБЗ, — так ее сокращенно прозвали любители заброшек, — ты знаешь, это мертвое здание. Ну бомж внутри, ну малолетние сатанисты куриные потроха раскидали. А здесь — живые. Понимаешь? Люди!

— Ее же снесли?

— Да. Конец истории великой «Амбреллы».

Обернувшись, я увидел тот самый черный BMW на высокой скорости пролетевший по трассе. Ни капли удивления. За мной продолжали следить, нисколько не скрывая сей факт.

— Идет. С ним только не шути — это психиатр.

— Не до шуток, — почему-то пряча сигарету, как школьник от классного руководителя, я первым протянул руку.

— Андрей Леонидович, —