— Хозяин, город, — радостно прощебетала девочка, высунув мордашку.

— Мелкое наказание моей скверной жизни. Спрячься, кому сказал? — я гневно посмотрел на девочку. Та ойкнула и мышкой скрылась в повозке.

— Нянька, добродушный господин, — мурлыкнула женщина.

— Не смешно, — недовольно огрызнулся я, на что женщина залилась хохотом.

Чуть меньше месяца назад, после логова гоблинов и двух скверных мест, мы с девочкой вышли к долгожданному городу. Стража удивилась ксату, путешествовавшему без каравана и охраны, и уже хотела не впустить меня в город — но их образумили две эмблемы на моём гримуаре. Ожидавший в городе караван от Ганзейской торговой лиги рванул на севере уже на следующий день, и весь месяц только и двигался между городами без задержек. В каждом городе караван предусмотрительно ждал провиант и прочая снедь в дорогу, по приезде охранникам оставалось перетаскать припасы, чтобы следующим утром выехать из города.

Весь месяц я шёл рядом с одной из повозок, а девочка сидела в ней, у края. В первую неделю она доучивала алфавит, после — читала вслух книгу с рассказами. К концу пути знакомые слова она читала практически без запинки, а новые сперва проговаривала про себя несколько раз. В этот момент брови на маленьком лбу практически сливались от напряжения, но каждое следующее новое слово давалось девочке всё легче и легче. Позавчера так вообще, на вечернем привале я сказал ей открыть ещё не читанный последний рассказ, и девочка практически без запинок прочитала его вслух, лишь разок прокашлявшись от пересохшего рта.

Весь месяц охранники и караванщики Ганзы старались не замечать присутствия девочки, а на привалах дожидались, пока та отойдёт в сторону, прежде чем подготавливать лагерь. А если девочку и замечали, то смотрели на неё как на нестерпимо зловонную кучу, которую бы неплохо хотя бы закопать.

Весь месяц я разговаривал с девочкой, объясняя ей всякое: почему при въезде в новый город каждый раз приходится доказывать свою личность; почему мы нигде не останавливаемся; и почему я иду пешком, а девочка сидит в повозке. Последнее очевидно — она идёт много медленней. Даже сегодня, когда колёса въехали на мостовую и повозки перестало раскачивать от ухабов накатанных грунтовок — девочка всё никак не могла вытащить шило из причинного места.

— Будет вам, добродушный господин, — мурлыкнула женщина, поправив капюшон. — Вы с этим существом спали вместе в одной палатке. Всё рассказывали, даже рот утирали. Может быть, вы вместе моетесь и спинку трёте?

Я раздражённо посмотрел женщине в глаза, но ответить ничего не смог. А что ответить на правду?

— Не серчайте, добродушный господин. Все ж помнят, как оно выглядело… тогда, около леса скверного. Сейчас, не знай я о второй паре рук, и посчитала бы это простой девчонкой из тёмных эльфов. Что вы сделали?

— Холил и лелеял, — ответил я, на что женщина скептически посмотрела на меня. — А вот не надо. Или хочешь сказать, что не расцветёшь, если твой муж не будет тебя всячески баловать?

Впереди раздалось громогласное чихание, женщина тихонько захихикала.

— Мой муженёк меня любит, — кокетливо улыбнулась женщина, проведя ладонями по стёганной броне, плотно прижимая их к груди и талии. — И, сами судите, насколько я отвечаю ему.

— Вот и ответ. Простая забота.

— А, зачем? Ведь не просто так вы с этим существом нянчитесь. У вас есть что-то для него, господин. Какая-то задача. Вы ведь не для утех откармливаете, — мурлыкнула женщина, глазками стрельнув мне на промежность. — Зачем же вы о ней так заботитесь?

— Хотел бы я знать ответ на этот вопрос.

— Неужели вы из этих? Из чертил.

— Кого? — я от оторопи чуть не замер на месте.

— Из чертей. Черти, чёрт. Такая группа разумных, — женщина кинула задумчивый взгляд на тент повозки, за которым скрывалась девочка. — Я их не видела, но чудики те ещё. Они больные, добродушный господин. Говорят, будто те считают этих существ равными нам, высшим разумным.

— Девочка говорит как мы, и мысли у неё движутся как у нас.

— Нет, добродушный господин. И гоблины говорить умеют, и думают дебильно, но думают. Черти считают, что такие существа — как мы, имеют право жить свободно, и всё остальное.

— Какая крамола, — я едва сдержал в себе сарказм. — Но ведь, напомню, ещё несколько десятков лет троптосов только убивали.

— А, может, и к лучшему?

Я ничего не ответил. Не хотел. Понятно, что ненависть к топтосам культивируется церковью примерно на уровне ненависти к ксатам — но неожиданно, что даже в таком мире могут появиться подобные разумные. Но удивляться нечему, за последние года я иногда встречал редкие зачатки гуманизма. «Назови цену жизнии получи свои гроши» — отличная фраза, хоть за жизни крылатых разумных я даже кулька песка не дам.

Вдалеке вспыхнула молния, гром волной пронёсся по верхушкам деревьев. В повозке раздалось шебуршание и в отогнутом пологе опять появилось маленькое личико со светло-фиолетовой кожей. Девочка несколько взволнованно смотрела на меня. Я тяжело вздохнул и покачал головой, не найдя слов в очередной раз сказать малышке укрыться в повозке. Шедшая рядом женщина по-своему истолковала мой вздох, и ещё сильнее саркастично заулыбалась.

Прошедший месяц сказался на девочке положительно, как и два съеденных микла — угловатость в теле и лице чуть сгладилась, а под скулами и рядом с губами проступили мягкие подушечки небольших щёчек. Да и рёбра на боках практически скрылись под тонким слоем жирка. Девочка больше не росла, но взрывной рост в княжестве всяко скомпенсирован.

И если девочке помогли два съеденных микла, то того же нельзя сказать обо мне. Руки всё ещё дрожат, с каждым днём тремор будто усиливается. Несколько дней назад, на очередном привале, я получил свой ужин и несколько минут не мог приступить к нему: ложка в руке мотылялась пьяным матросом во время шторма. Я тогда кое-как совладал с распалёнными нервами, но пообещал самому себе по первой же возможности напиться.

У городских ворот стража пряталась под навесом. Вечерело, из-за ливня никто из города не выходил и не входил, и стражники многозначительно поглядывали на вереницу повозок. На тенте каждой из них вышита эмблема колеса на чаше весов. Асилик, ратон