Я схватил девочку и помчался к рынку, не обращая внимания на слежку. Около конюшни меня поджидало двое ребят с небольшим мешочком: там крупы, сушёные овощи, вяленое мясо. А рядом стоял мужик, нервно теребя в руках войлочную шапку. От моего вида он опешил, но пересилил себя и поклонился, заметив символы на моём гримуаре. Уже через пять минут он замотал в свой пояс тройку золотых монет, на одну больше ради срочности и спешки, а мы уселись на солому телеги.

Девочка с самой гостиницы не проронила ни слова, всё грустно глядела под ноги. Иной раз она грустно улыбалась, шмыгала носом и всхлипывала, едва удерживая слёзы. Я же только и мог, что угрюмо смотреть на девочку.

Мне не было обидно и сожалеть мне не о чём — я лишь корил самого себя за глупые поступки. В этой проклятой Магласии я расслабился до крайней степени, что аж стыдно. Защита совета малиров и Хубара с Малаюнарией притупили моё чувство опасности, и я сам себя подставил. Шепелявящий мужик-то говорил, что с тем парнем пересекался, а я с мужиком о кораблях разговаривал да в ратушу ходил. Кто исключает, что у длинноухого инквизитора нет своих осведомителей в ратуше? Да и от всей этой кутерьмы с запретом троптосов за версту несёт хитро спланированным действием. И чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что и с отсутствием караванов не всё так просто.

К позднему вечеру мы приехали в селение на краю городской черты, пройди километр и законы с договорами прекратят действовать. Самым логичным шагом было идти вперёд и ночью, пользуясь бодрящими зёрнами и выигрывая время — но именно в этот раз самый логичный шаг не самый правильный.

На ночь мы разместились в сенях привезшего нас крестьянина. Девочка аккуратно пристроились с краю накрытой простынёй кучи соломы и практически сразу уснула, лишь всхлипнула несколько раз напоследок. Я же прислонился спиной к стене да так всю ночь и просидел в полудрёме, «Чувством магии» следя за яркими звёздочками в двухсотметровом радиусе.

Часам к четырём утра звёздочек в деревне прибавилось. Они разместились у дальнего края деревни, а к стоящему позади дома овину подошли две звёздочки, сменяемые другой парой через каждые полчаса.

К часам пяти в доме проснулась хозяйка и зашла в сени за вёдрами. И вздрогнула, когда в кромешной темноте из-за её спины вынырнула моя рука и прикрыла той рот и плотно сжала. Женщина брыкалась и извивалась, я с минуту боролся с ней, всё время повторяя, что ничего ей делать не буду. Ей просто не надо кричать. Окончательно женщина успокоилась, когда я сообщил о посторонних около овина. Она вздрогнула и на мою просьбу не кричать и не подвергать нас всех опасности закивала. Очень скоро женщина вышла из дома с вёдрами и инструкцией, что я вроде бы как проснулся, а на улице несколько темно и ещё часа полтора у нас есть, поэтому попробовал спать дальше.

У меня от нервного возбуждения чесались руки и покалывало в спине, пока светящийся овал женщины отдалялся от дома, превращаясь в звёздочку. Около овина к ней вышла дежурившая двоица и, похоже, как и я, сначала прикрыли ей рот руками. Вскоре женщина прошла к корове, а двоица вернулась на пост. Я устало выдохнул. Дело оставалось за малым.

Женщина вернулась в дом и хотела что-то мне сказать, но я оказался быстрее и сперва заверил, что селению и жителям ничего не угрожает. А после — передал ей золотой Арнурского королевства, купив крынку свежего молока и каравай чёрного хлеба, испечённый вчера специально на завтрак.

— Просыпайся, — я потряс девочку за плечо. Та продрала глазки и села, раскачиваясь.

— Доброе утро, хозяин, — сонно пролепетала та, причмокнув губами и пытаясь в темноте сеней различить хоть какой-то силуэт. Я повёл её в дом и заставил умыться, чтобы та окончательно проснулась.

Мы вышли из дома без резких движений, стараясь показать двоице за овином, что о них не знаем и засады не предполагаем. Наверно, именно поэтому мы с девочкой смогли выйти из деревни и отправиться по одной из главных дорог на северо-восток. Народу и караванов на ней, понятное дело, быть не могло.

Поначалу девочка спросонья молча шла рядом, отрешённо смотря под ноги. Но к ней вернулись воспоминания прошедшего дня. Рубиновые глазки вновь увлажнились, девочка шмыгнула и верхней рукой утёрла подступившие слёзы. И едва справилась, чтобы не заплакать. Я нарезал хлеб и протягивал ломти девочке, чтобы та позавтракала. Она мотала головой, не хотела есть и вообще не голодная — но я приказал ей завтракать. После первого ломтя пошёл второй, а за ним и третий. Вскоре треть каравая скрылась в животе девочки, а крынка вполовину опустела.

— Я больше не хочу, — девочка замотала головой.

— Наелась?

— Да, — та запнулась и едва не упала, она вовремя схватилась за мой рукав и сохранила равновесие. Девочка проглотила подступивший ком и подняла голову, со вчерашнего дня наконец-то посмотрев мне в глаза. Жалобный, скорбящим, умоляющим взглядом. — А… что дальше… будет?

— То, что не понравится. Ни мне, ни тебе.

Девочку пробили чувства. Она попыталась успокоиться, но не смогла и беззвучно заплакала. Я не собирался её успокаивать или что-то подобное делать, лишь хотел сохранить оставшийся хлеб на будущее. К сожалению, мой рюкзак забит провиантом на следующие десять дней, да ещё и десяток бурдюков лежит в нём, хоть и пустых. Зато в рюкзаке девочки только кукла и запасное исподнее. В него я хлеб и закинул, собираясь разобраться с этим чуть позже. Молоко же допил, а крынку выбросил. Мне для завтрака этого достаточно, нечего живот набивать перед роковым событием.

Мы шли по дороге долго, час, второй, третий, минуя ровные поля, ещё неготовые к посадке семян, земля в них набухла от талой воды. Холодный ветерок нёс с полей зябкую сырость, залетал за шиворот и под куртку, заставляя ёжиться от холода. Пахло грязью и пожухлой травой, а впереди маячили зелёные кроны хвойного леса с прорубленной широкой просекой.

Каждый час я запускал «Обнаружение жизни». Восемнадцать фиолетовых шлейфов шли за нами практически в полукилометре, хотя в деревню приехало две дюжины звёздочек. Всяко извозчики привезли их и, либо остались дожидаться, либо отправились обратно в город. И это прекрасная новость, да и наёмники без лошадей — но