– Генрих, Ральф, что мы всё об этой этике? – воскликнула она примирительно, взяв их обоих за руки. – Тут время нас рассудит. Давайте лучше обсудим научные перспективы.

Нойманн искренне надеялась, что Шмидта это вдохновит, ведь он, как физик, мог бы поведать свой взгляд на понятные и ей технологии.

– Да, – ответил тот, – я был бы рад сменить тему, поскольку мысль о том, что мой народ начнут перевоспитывать, меня не вдохновляет, в отличие от того, насколько знания Кен-Шо улучшат его возможности.

– Вы удивительный человек, герр Шмидт, – развёл руками Ланге, – принимаете одну сторону монеты, но не хотите и видеть другую. А они неделимы, вы же понимаете? Не выйдет у нас получить технологии и отказаться от этики, ведь это первейшее условие Согласия!

Мари слегка сильнее сжала руку Ланге и умоляюще посмотрела на него. Ну зачем ты продолжаешь, Генрих?

– Герр Ланге, порой на диктаторов работают учёные, которые видят возможности для науки и стараются игнорировать то, что они творят с миром. Так и я вполне могу радоваться физике и закрывать глаза на всё прочее. Но в качестве последнего аргумента спора, который я бы хотел оставить за собой, добавлю вот что: вы посмотрите на нашу планету. Ведь на ней полно людей с разной терпимостью, и это далеко не всегда вопрос культуры. Я считаю, что некоторые нации или суб-этносы имеют отличную от других генетически врождённую толерантность. Мы перевоспитываем мигрантов, даём им материальные блага, но ответом является насилие и попытка переписать нашу культуру под себя. Мы стараемся терпимо относиться к подобному, но не окажемся ли мы такими же мигрантами в Согласии? Может, нам всё же остаться максимально открытыми к сотрудничеству, но не делать ставку на то, что мы станем похожими на них? Может, мы будем такими, какие мы есть, и у нас получится просто дружить с Кен-Шо, а не являться частью семьи? – тут Шмидт встал. – Здесь я бы хотел откланяться. Немецкий клуб – отличная идея, и мы непременно продолжим, но сейчас у меня ещё есть дела, мне же нужно навёрстывать упущенное время.

Кивнув, Ральф прошёл к лестнице и спустился в шлюзовый отсек. Мари осознала, что всё ещё сжимает руку Ланге, когда тот сделал робкую попытку её освободить.

– Ой, простите, Генрих. Я просто почувствовала, что его это слишком напрягает, и потому дала вам знак, чтобы вы не спорили с ним дальше.

– Вы правы, дорогая Мари, – Ланге наконец высвободил руку. – Что-то личное есть во всех его суждениях, и я был весьма бестактен. Однако я вынужден признать, что Шмидт – интересный оппонент. Более того, я в некотором роде в восторге, потому что он настолько скептичен, что даже я, в спорах с Уайтом всегда пытающийся оппонировать, чувствую себя слепым верующим во все догмы Согласия. То есть я буквально нашёл границу снизу, и это поможет мне формировать более взвешенный подход. Нужно непременно развивать его точку зрения, подумать над ней со всех сторон, обсудить с Тамош и Артуром. Да что там, можно со всем клубом!

– Я рада, Генрих, что наша встреча помогла вам по-новому осмыслить ряд моментов. Что ж, раз встреча завершена, я, пожалуй, тоже пойду, у нас скоро лекция по физике, – ответила она. Интересные моменты высказал Шмидт про неравномерную толерантность. Попахивает, конечно, национализмом, и развивать это публично не стоит, но задуматься необходимо, чтобы не столкнуться на Земле с последствиями своей недальновидности. Здорово, что Ланге взял спор на заметку.

* * *

После лекции, на которой Мунш-Са Роч рассматривал некоторые аспекты квантовой связности и объяснения этих явлений через ти-частицы, они сидели довольно-таки широким кругом в новой лаборатории блока Ц, настраивали оборудование и вели обсуждение. Мари впечатлялась новым научным модулем, присланным с Земли. Он был чуть большего размера, чем жилые: около тринадцати метров в диаметре, что с учётом толщины стен в два раза увеличивало его полезную площадь. Никаких спален и мелких клетушек в нём и в помине не было, технических систем тоже, зато имелся мощный серверный центр, сильнее того, что использовали математики в блоке Б. В центре вместо кают-компании располагался просторный зал в форме лектория, где могли поместиться все сотрудники миссии, четыре лаборатории наверху и две большие внизу. Одна из больших лабораторий предназначалась для биохимиков, вторая – для физиков. В целом, конечно же, в научной работе, которую она и её коллеги проводили, не было чего-то «лабораторного», зато теперь у них появились удобные рабочие места, и те самые мощности для отработки имитаций различных теорий. Ставить реальные эксперименты им не требовалось, да и представится такая возможность ой как не скоро. Однако ряд специалистов на Земле объединили усилия и написали великолепный код, позволявший проводить цифровые эксперименты над ти-частицами. Всё, что требовалось от присутствующих, – задавать условия, дополнительные связи и особенности, и по мере роста познаний они могли бы проводить всё более глубокое моделирование. Фантастика. Мечта.

Мари сидела и слушала трогательную речь Шмидта, который полушёпотом, чтобы не мешать остальным, но с горящими глазами, вещал про то, что люди совершенно забыли роль мысленного эксперимента:

– Дело в том, что мы с вами, по сути, находимся в тех же условиях, что наши с вами коллеги сто лет назад, когда специальная теория относительности являлась лишь красивой теорией, и Эйнштейн сформулировал основные аспекты на основе базовых мысленных экспериментов. Он опирался на простейшие постулаты: во-первых, если вы не можете понять, движетесь вы или покоитесь, то все законы физики для вас должны быть одинаковы. Отсюда он постулировал постоянство скорости распространения электромагнитных колебаний. Далее его мысль шагнула в область математики, когда он предположил, что все формулы должны быть симметричны относительно инерциальной системы отсчёта. И получил релятивистские преобразования, и другие люди смогли подтвердить их лишь годы спустя. Сейчас же у нас с вами есть компьютеры, и мы сразу «бросаем» в них все данные, чтобы они делали работу за наши мозги, и это лишает нас главного: простоты и наглядности, перевернувших физику в начале двадцатого века.

Мари всё это знала, но совершенно не могла понять, каким образом можно проводить мысленный эксперимент для ти-частиц, которые и частицами-то не были: для описания физики их движения механика вообще не годилась, ведь понятия расстояния и скорости были несуществующими для каждой отдельной ти-частицы, равно как температура и давление существовали лишь как обобщение скорости и энергии для больших объёмов молекул. «Нса», переведённое с языка Кен-Шо как «частица», казалось скорее неловким поклоном в сторону корпускулярно-волнового дуализма, принятого на Земле, но, если честно, такая «глубокая» физика разрушила даже самые передовые идеи квантовой физики. К примеру, никаких струн[17] тоже не