Прижимаю ватку со спиртом к внутреннему сгибу локтя. Кожа тонкая, вена синеет под ней. Игла входит легко, почти безболезненно. Нажимаю на поршень. Сначала холодная волна пробегает по руке, а потом она сменяется нестерпимым жжением. Как будто по венам бежит жидкое стекло, раскаленное и колючее. Вижу, как под кожей от запястья к плечу ползет синевато-фиолетовая светящаяся нить. Магия чужой крови. Моя собственная яростно сопротивляется, отторгая вторжение. Но сейчас проще, чем первый раз… или второй. Сейчас я хотя бы знаю, чего ждать.

Боль накатывает внезапно и сокрушительно. Не крик, дикий вопль застряет в горле комом. Сжимаю зубы так, что челюсти сводит судорогой. Весь мир сужается до белого ворса ковра под коленями и этой нечеловеческой боли, разрывающей изнутри. Сворачиваюсь калачиком на полу, прижимая больную руку к животу. Льняной костюм моментально мнется. Слезы текут сами, оставляя соленые дорожки на щеках. Я просто лежу, дыша короткими, хриплыми вздохами, пока волны боли медленно, мучительно не отступают. Сияние в венах бледнеет, растворяясь, оставляя лишь слабую, едва заметную голубоватую сеточку под кожей. Я справилась и выжила. Как всегда.

Поднимаюсь с трудом, опираясь о край кровати. Ноги ватные, в глазах темные пятна. Бреду к зеркалу в ванной, чтобы привести себя в порядок. Отражение пугает: лицо мертвенно-бледное, под глазами – синяки, макияж размазан следами слез. Волосы прилипли ко лбу. Выгляжу как после тяжелой болезни.

Включаю ледяную воду, умываюсь, смывая следы паники. Холод бодрит. Пудра, тональный крем, тушь – движения автоматические, дрожь в пальцах постепенно стихает. Главное – скрыть эту жуткую бледность. Наношу румяна чуть ярче обычного. Губная помада – нейтрально-розовая. В зеркале теперь смотрит уставшая, но собранная девушка. Почти приличная. Почти Зои.

Только глубоко в глазах – пустота и тень только что пережитого кошмара. И эта слабость, пробирающая до костей.

Ровно в этот момент стучат в дверь. Вздрагиваю, бросаю еще один взгляд в зеркало и иду открывать.

– Мирс Зои? Вы готовы? – голос Иринт звучит из-за двери привычно деловито.

Делаю глубокий вдох, расправляю плечи. Натягиваю улыбку – ту самую, немного наивную, с ямочками, как на старых фото.

– Да, Иринт, готова, – отзываюсь, открывая дверь. Голос звучит чуть хрипло, но достаточно уверенно.

Горничная окидывает меня быстрым, оценивающим взглядом. Видит аккуратный костюм, собранные волосы, наложенный макияж. Замечает ли неестественную бледность под слоем тона? Или просто списывает на волнение перед поездкой? Ее лицо не выражает ничего, кроме вежливого внимания.

– Отлично, – кивает она. – Магмобиль подан и ждет у парадного входа. Мирс Ролана уже готова. Поездка не займет много времени.

Спускаюсь по мраморной лестнице медленно, держась за холодные перила. Каждый шаг отдается слабым эхом в огромном холле. Тело слушается. Меня почти не шатает, и это маленькая победа. Но последствия той адской боли в ванной никуда не делись. Во рту горько, как будто проглотила пепел. А в голове туман. Мысли плывут медленно, вязко, словно я ехала всю ночь и меня укачало в транспорте. Сосредоточиться сложно. Просто надо дойти до машины.

Парадные двери распахнуты. На подъездной аллее, выложенной светлым камнем, ждет магмобиль. Длинный, черный, с глянцевым блеском. Представительский класс – для важных поездок семьи ле Аэтернов. Смотрится чужеродно и немного угрожающе на фоне утреннего солнца.

Водитель в безупречном черном костюме и ослепительно-белой рубашке без лишних слов открывает тяжелую дверь. Из салона веет прохладой и запахом дорогой кожи. Скольжу внутрь, стараясь двигаться плавно, как Зои, которой полагалось изящество даже в мелочах. Кожа сиденья холодная даже через ткань льняного костюма.

Мама уже здесь. Она сидит по другую сторону массивного столика-подлокотника из темного дерева. В его углублениях стоят два бумажных стаканчика с кофе. От них тянет сладковатым паром. Ролана выглядит… собранной. Слишком собранной. Темно-синее платье строгого кроя, высокий кружевной воротник-стойка, жемчуг на шее – не привычный белый, а странный, серебристый, переливающийся, как тусклое ртутное стекло. И маленькая, изящная шляпка с вуалькой, прикрывающей лоб. Весь ее вид кричит: «Я контролирую ситуацию. Это формальность».

Но я вижу другое. Вижу, как ее тонкие, почти прозрачные на фоне темной ткани руки, унизанные крупными старинными перстнями, лежат на коленях. И как пальцы нервно перебирают складки платья. Дрожат. Едва заметно, но дрожат. Она боится. Сильнее, чем я. Сильнее, чем готова признать.

– Я готова, – говорю тихо, почти шепотом, чтобы не спугнуть хрупкое равновесие тишины в салоне.

Мама вздрагивает, будто я крикнула. Ее глаза, огромные и чуть влажные за вуалью, мельком ловят мой взгляд. Она кивает, коротко, резко, и делает едва заметный жест в сторону водителя, сидящего за тонированной перегородкой.

Магмобиль плавно трогается с места, бесшумно скользя по идеальному камню подъездной аллеи. Резина шин почти не шумит. Мы выезжаем за ворота особняка.

Я поворачиваюсь к окну. Городские улицы начинают мелькать за тонированным стеклом. Знакомые и чужие одновременно. Высокие здания из светлого камня с витражами, узкие улочки, загруженные более скромными магмобилями и пешеходами в деловой одежде. Солнечные блики скользят по фасадам. Я упираюсь лбом в прохладное стекло, стараясь сосредоточиться на картинке за окном. Названия магазинов, вывески кафе, лица прохожих – все это плывет мимо, как в тумане моей заторможенности.

Говорить не хочется. Не могу. Да и мама молчит, лишь изредка слышен ее прерывистый, слишком глубокий вдох или тихий стук перстня о подлокотник. Эта тяжелая, натянутая тишина в прохладном салоне магмобиля – лучшее, что есть сейчас. Она дает передышку. Позволяет просто дышать и смотреть, как Горскейр проносится мимо, унося нас к моменту истины, от которого у меня сжимается желудок, а у мамы дрожат руки.

Погруженная в свои мысли, я скоро перестаю наблюдать за мелькающими улицами Горскейра по ту сторону тонированных стекол. Страх предстоящего теста, мысли о действии на меня чужой, введенной крови, о реакции Элая и деда – все это кружится в голове, смешиваясь с остаточной слабостью и горьким привкусом во рту. Я просто смотрю перед собой не замечая, как серые здания сменяются парками, а парки – новыми кварталами. Дорога лишь фон для внутренней бури.

Именно поэтому я не замечаю ничего, пока не срабатывает какой-то древний инстинкт. Не мысль, а чистое животное ощущение опасности. Мурашки по коже, ледяной укол в груди заставляют меня резко вскинуть голову и вжать спину в кожаное сиденье. Впрочем, если бы я раньше заметила приближающуюся опасность, все равно не смогла бы никак