Невероятный кайф – сидеть рядом с Юэ Луном и слушать, слушать. Как много он знал о музыке! Как интересно рассказывал об устройстве гуциня, о его истории, о мелодиях, которые предстояло впитать. И все время держал меня за руку, словно делился внутренней силой, восполняя прорехи энергии.

– В этой программке заявлено, что услышим двух гуцинистов! Ой, прости. Не гуцинистов, веньженей. – Когда мы успели перейти на «ты», для меня осталось загадкой, но получилось легко и просто, словно дружили с рождения. – Я хотела сказать, что сначала ансамбль: гуцинь, пипа, две флейты и шен. А потом просто гуцинь?

– В финале выступит великий мастер, ради которого все и пришли. Вы такое зовете «сольник». Мне нравится этимология слова. Вся соль концерта – в двух дивных мелодиях! Мы услышим в его исполнении «Высокие горы и текущие реки». А еще «Цветы сливы». Чудесно, чудесно!

– Ты отъявленный меломан?

Юэ Лун приглушил детский восторг и недовольно нахмурился:

– Русский язык – язык свободы. Вы так вольно обращаетесь с любыми формами! «Отъявленный негодяй» – понимаю. Высшая степень отрицательных качеств. А меломан? Разве это плохо? Лишь совершенный муж способен понять и прочувствовать музыку.

– Не хотела тебя обидеть. – Теперь уже я, в знак извинения, коснулась руки Юэ Луна. – Просто шутливый музыкальный сленг. Ой, смотри, они начинают!

Музыканты вышли на сцену и с достоинством расселись на стульях. Сердце пропустило пяток ударов, когда я заметила, что их лица скрывают серебряные полумаски. Мысленно перебрала инструменты, которые предстояло услышать. Гуцинь, две флейты, пипа и шен. Неужели это та труппа, которую нанял Кондашов в «Пекине»? Черт! Почему я сижу в партере, вместо того чтоб встретиться с Обуховым, как условлено, на балконе? Почему не могу прямо сейчас поделиться всеми догадками?

Причина сидела рядом, под боком, гладила мою руку, стиснувшую подлокотник, и жмурилась в предвкушении музыки.

Впрочем, когда начался концерт, я тоже забыла обо всем на свете. Не осталось боли, ушло отчаяние, растворилось в чарующих звуках саднящее чувство тревоги. Предательство Элен, равнодушие Грига, мучительная смерть Кондашова таяли, будто соль, залитая крутым кипятком. Я зависла в чувственном вакууме, в темной космической безысходности, а вокруг меня расцветали звуки, создавали образы, дарили подсказки, наполняли душу неведомым смыслом. Почему-то хотелось плакать от счастья, плыть по ласковым звуковым волнам, наслаждаясь покоем и безмятежностью.

– Классический дуэт, цинь-сяо, жемчужина всех искусств, – прорывался в мозг страстный шепот Китайца. – Флейта сяо и семиструнный цинь. Переплетение двух энергий. Бамбук и шелк, инь и янь. Ты хотела услышать гуцинь, но сяо – лунное совершенство. Мелодия подобна влажному дыму, он обволакивает шелк гуциня. Сяо – квинтэссенция даосской веры, когда из пустоты рождается нечто, всеобъемлющее и великое. На звуки сяо слетаются фениксы. Гуцинь же инструмент дракона!

При этих словах я вздрогнула и смогла ненадолго вернуться в реальность.

Юэ Лун расслабился, прикрыл глаза, перебирал в такт музыке тонкими пальцами. Кругом непривычная тишина. Ни шепотка, ни шуршания фантика, ни жужжания фотокамер в попытке тайком щелкнуть эстраду.

Музыка затопила зал, и публика обернулась рыбами, безмолвными, тихими, безучастными, лишь плавники шевелились и чешуя посверкивала в лунных бликах. Многие бездумно двигали пальцами, подобно Юэ Луну, сплетаясь душой с утонченной магией звуков. Я снова обернулась прозрачной медузой и принялась опускаться на дно, наблюдая за сценой сквозь толщу воды под дымно-чернильные переливы сяо…

– Интересная лекция, молодой человек, – послышался немузыкальный шепот, вдребезги разбивший иллюзию. – Умеете подкатить, оценил. Аль, маски те же, я правильно въехал?

Я очнулась, порывисто обернулась, прерывая зрительный контакт с эстрадой.

Сзади пристроился Обухов, внаглую заняв чье-то кресло. Изгнанный им ценитель Востока медленно брел по проходу, шатаясь на ватных ногах.

– Маски те же, – закашлялась я, окончательно пробуждаясь. – Даня, что происходит?

Горел на запястье травяной браслет, и не было больше подводного мира, пронзенного лунным свечением. Весь зал разрезало частой сетью, сплетенной из двенадцати люй, классической нотной системы Китая. Под этой сетью, попавшись, как рыбы, увиденные мной в полусне, подергивались в состоянии транса ценители китайской культуры. Они словно обернулись ароматными чашами, из которых утекала энергия, та самая пресловутая ци, чьи потоки отвечали за магию, а еще за здоровье души и тела.

– Что происходит? – крикнула я, выдирая ладонь из руки Юэ Луна. – Нужно вызвать подмогу…

– Фролов на подходе. Нам приказано соблюдать осторожность. Слишком много заложников, Аленький, про их регалии умолчу.

Ну разумеется, такое событие! В партере собрался весь цвет Москвы. Плюс иностранные делегации и влиятельные люди Китая. Идеальное место для нападения!

Словно подслушав наш разговор, в плавные песни гуциня и сяо ворвались пронзительные звуки пипы, их подхватили дицзы и шен – помесь орга́на с волынкой.

Звуковой волной опрокинуло кресла первого и второго ряда. Люди остались лежать без движения, намертво сраженные музыкой. По залу пронесся сдавленный стон, у многих пошла носом кровь, кто-то захрипел от удушья. Истерические звуки пипы пережимали горло, дицзы и шен добивали, вступая в опасный резонанс с дыханием, подгоняя сердечную мышцу.

– Медлить нельзя! – закричал мне Обухов, вытирая кровь с рассеченной скулы. – Постарайся дозвониться Фролову!

В его пальцах засияла колода карт, наполняясь магической силой. Белые острые прямоугольники с мастями, горящими нездешним огнем, полетели, перерубая сеть, разбивая очарование музыки, норовя изрезать музыкантов на сцене.

Артисты в серебряных масках, казалось, не заметили его усилий, лишь ускорили игру, завышая темп.

Гардемарин был силен, я знала, видела, на что способна колода. Но сейчас капитан кромешников будто продирался сквозь ураган, пытаясь пробиться к первым рядам. Он брел по проходу, согнувшись вдвое, упрямо ругался морскими словечками и стрелял, тасуя колоду, постепенно повышая ранг карты. Валеты и дамы цепляли исподов, норовили впиться в открытое горло, флейтист сяо был вынужден отступить, укрываясь за гуцинистом. Кровь хлестала из раны в бедре, но он все же играл, и упрямый Обухов с каждым шагом делался медленнее, будто сила тяжести возрастала на пути из зала к эстраде. Будто там, под ногами китайцев, колебались не музыкальные, а гравитационные волны. Лишь свет колоды гардемарина пробивал защитные бастионы.

Я сама не заметила, как вскочила. Звуки можно замедлить, это просто волны, механические колебания. Их можно загасить встречной музыкой.

– Скрипку мне! – заорала в пространство. И почти услышала, как там, в