не начинали кровоточить. Спустя несколько дней я настолько оправилась от ран, что каждый час был посвящен прокладке туннеля под полом моей камеры. Мы продвигались дюйм за дюймом, и, хотя наши шаги были крошечными, я чувствовала, что двигаюсь ради цели. Ради свободы. Ради семьи. Я сопротивлялась тонкому голосу, который стремился к другой цели, наполненной мраком и яростью. К
мести. Но сейчас я не могла позволить себе думать об отмщении. Я должна была в первую очередь вернуться к отцу и убедиться, что с ним все в порядке.
Первые несколько дней мы с Нур работали молча, отодвигая черную землю миллиметр за миллиметром. Но после года заточения в одиночестве я больше не собиралась жить в тишине. Работая бок о бок с Нур, я поняла, что моя потребность в человеческом общении никуда не исчезла, как бы я ни убеждала себя в обратном.
Мы сидели в темном туннеле, слабо освещенном солнечным светом, проникавшим сквозь маленькую щель в окне. Я откалывала кусочки земли и передавала Нур чашки, наполненные ею же.
– Ты работала на императора Вахида? Имела дело с магией джиннов? – осторожно спросила я. Мне уже несколько дней не терпелось поговорить с ней об этом, я прокручивала в голове ее слова. Если у нее был доступ к зораату – самому могущественному веществу в нашем мире, нельзя было догадаться, что она могла сделать, вырвавшись отсюда.
Она остановилась, держа в руке оловянную кружку, подняла глаза на маленькое оконце моей камеры и уставилась на исчезающий свет.
– Строго говоря, это был один из его вождей, – наконец ответила она. – Его звали Сума, он отвечал за управление принадлежащими Вахиду фермами зораата, а также за смешивание правильных дозировок для его солдат и целителей. Я работала травницей в королевской аптеке Вахида под руководством Сумы.
– Все это могущество джиннов, – еле слышно произнесла я. – Как тебе разрешили с ним работать? Я думала, надо быть особенным, чтобы получить возможность хотя бы прикоснуться к зораату.
– Хочешь сказать, я не особенная? – Она выгнула бровь, но ее улыбка угасла. – Вообще-то во мне действительно ничего особенного. Я просто сирота, которая умудрилась оказаться в нужном месте в нужное время. Мне было некуда идти, а Суме был нужен помощник. Работать с зораатом довольно опасно, и он постоянно… терял помощников. – Она поморщилась.
– Значит, тебя выбрали не потому, что ты особенная, а потому, что все остальные умерли.
Я протянула ей еще одну чашку с землей. Нур выбросила землю в ведро для отходов и вернулась в туннель:
– Полагаю, можно сказать и так. Но еще у меня талант к составлению смесей зораата. Употреблять семена джинна необходимо в строго определенных пропорциях, иначе результат может оказаться плачевным. Император Вахид, разумеется, готовит свои собственные смеси – говорят, джинн, с которым он заключил сделку ради могущества, научил его пользоваться ими. Но для солдат, целителей и всех остальных, кто использует зораат, смеси готовят Сума и его помощники.
– А ты их пробовала? – Я не смогла скрыть трепет в своем голосе.
До этого я не знала никого, кто пробовал зораат. Я видела императора Вахида мимоходом, когда была во дворце с Мазом, но никогда не разговаривала с ним напрямую. Иметь возможность работать с первозданной магией джиннов, обладать способностью изменять свое тело, управлять пламенем без дыма и сотрясать саму землю, по которой мы ходим, – такие способности могли бы пригодиться. Я размяла пальцы, думая не столько о магии джиннов, сколько о своих собственных умениях – о мечах, которые страстно желала взять в руки, о кинжалах, которые мечтала вновь метать. Я жаждала не обладать магией, а почувствовать вес стали в своей руке.
– Нет, я никогда не использовала их сама. Они предназначались только для генералов или для личных целителей императора, и он очень строго контролирует их потребление. Он ни за что не желает давать им больше, чем необходимо. Но Сума говорил, что я один из лучших мастеров смешивания магии джиннов, которых он когда-либо встречал. Это была одна из причин, по которым он…
Нур резко замолчала, ее лицо было скрыто тенью туннеля, а в глазах отражался слабый свет. Спустя мгновение она прочистила горло:
– Это была одна из причин, по которым он так доверял мне. – Ее голос дрогнул.
Судя по ее словам, Сума был важным для нее человеком. Возможно, даже кем-то вроде отца. Я сглотнула, у меня застрял ком в горле. Я знала, каково это – скучать по отцу.
То, что мы испытывали одинаковые чувства, заставило мое сердце затрепетать от ощущения незнакомой душевной связи. Мы не просто две беглянки, мы – две дочери, два человека, с которыми поступили несправедливо, два человека, которые пытаются вернуть то, что у нас когда-то было, хотя у нас, может, никогда и не получится. Это место отняло у нас годы нашей жизни, и мы не сможем прожить их заново. Я погрузила пальцы в землю, наслаждаясь ощущением того, как она проникает под ногти. Кое-кто был в ответе за то, что отнял у меня эту жизнь, и я хотела быть тем, кто заставит его заплатить за это.
Нур шмыгнула носом, и это вернуло меня к действительности. Она наскребла еще земли в чашку.
– Мне жаль, – тихо сказала я.
Она посмотрела на меня, убирая грязной рукой спутанные волосы с глаз:
– Да, мне тоже.
Но в этой истории было что-то еще. Сума предал Вахида, и я не хуже других знала, что происходит, когда тебя обвиняют в предательстве императора.
– Ты сказала, что Сума спрятал зораат от императора? Что он украл у него? – Я мысленно пробежалась по возможным последствиям такого поступка. Меня бросили в камеру гнить, но я не крала силу джинна у императора. – Я удивлена, что Вахид не уничтожил всю семью Сумы.
Нур какое-то время сохраняла молчание, и я уже не ждала, что она ответит.
– О, он уничтожил всех. Вахид был в ярости. Были казнены все сыновья Сумы, а все те, кто был с ним связан, были отправлены сюда и подвергнуты пыткам, чтобы получить информацию о том, где спрятан зораат. Как ты можешь себе представить, Тохфса была в восторге.
В голосе Нур звучала горечь, и я задумалась о том, каково ей пришлось. Я, по крайней мере, знала, что мой отец все еще жив и ждет меня. Всех же, кого знала Нур, не стало.
Я вонзала ногти в твердую землю и думала о том, как же я благодарна, что в тюрьме гнию я, а не мой