Во дворе краеведческого музея стоял аккуратный зеленоватый домик – единственная уцелевшая в городе водоразборная будка начала прошлого века. А в мире Влада Филина там стояла бы избушка на курьих ножках, которую угнали мальчишки и поехали в ней к реке.

Арина остановилась – и вдруг согнулась, прижимая руку к животу и беззвучно крича. Люди шли мимо, кто-то остановился было, спросил, не нужна ли помощь, но потом пошел дальше.

Она все потеряла. Все.

Потом, выплеснув боль в неслышном крике, Арина все-таки выпрямилась и поковыляла дальше. Час назад Влад был с ней – и вот теперь она потеряла его навсегда. Так и не успев сказать…

Настоящее чувство всегда косноязычно, потому что между сердцем и словами лежит бездна. Арина не помнила, кто это сказал.

Теперь уже не важно. Совсем не важно.

Перейдя дорогу, она погрузилась в мешанину улочек и проулков и вскоре оказалась возле дворца Ливенцевых, в котором размещался первый корпус университета и ее факультет. Окна на втором этаже были открыты нараспашку; помедлив, Арина вошла в гулкое пустое здание и, кивнув вахтеру, который смотрел сериал в своей стеклянной будочке, побрела к деканату.

Ковалева была на месте: сидела за столом, возилась с документами. Не знала она, что у нее был двойник в другом мире, такая же полная хлопотливая женщина, у которой сейчас забот полон рот. Приемка общежития, заезд студентов, подготовка к первому сентября, праздник для первокурсников – Ковалевой было, чем заняться в обоих мирах.

А Влад уже расправился со Зверогоном. Чудовища больше нет.

Почему-то Арина знала это совершенно точно.

– Здравствуйте, Елена Ивановна, – едва слышно пробормотала она. Ковалева оторвалась от документов, посмотрела на Арину и изменилась в лице.

– Господи, Осипова, – выдохнула она. – Что с тобой?

Арина шмыгнула носом – никто и никогда не узнает, что с ней на самом деле и сколько потерь обрушилось на нее за эти дни. Опустилась на стул рядом со столом замдекана. Провела ладонями по лицу.

– У меня брат умер, – глухо сказала она, и Ковалева с негромким неразборчивым восклицанием откинулась на спинку своего стула. – Мать выгнала из дома. Елена Ивановна, я… Мне жить теперь негде. У меня ни документов, ничего…

“И никого, – мелькнуло в голове. – Больше никого у меня нет”.

Влад все еще смотрел на нее, прижав ладонь к стеклу. Она чувствовала тепло его руки через все миры и знала, что им никогда не встретиться.

Зверогон отомстил за обман им обоим.

– Господи, Осипова… – Елена Ивановна сокрушенно покачала головой, взяла из принтера лист чистой бумаги. Она сразу же начала решать проблему, не тратя времени на слова, и Арина была благодарна ей за это. – Ужасно это все, конечно. Так, давай, пиши: какие именно документы потеряла, где потеряла, если помнишь.

“Я не потеряла, – подумала Арина с мысленной горькой усмешкой. – У меня их забрала полиция другого мира. Потому что на моем паспорте двуглавый орел, а нужен медведь. Тень Петра Великого”.

– На кафедре русского языка нужна лаборантка, Татьяна же в аспирантуру будет поступать, у нее теперь других забот полон рот. Уже практику по старославянскому берет у второго курса, – продолжала Ковалева. – Если пойдешь на ее место, я смогу тебя заселить в общежитие. Студенческий ты тоже потеряла?

– Я все потеряла, – откликнулась Арина, и боль, которая клубилась в груди, не находя выхода, наконец-то вырвалась с истошным криком и слезами.

Арина рыдала, уронив голову на стол, и строчки на листе расплывались от ее слез. Она оплакивала своего брата, себя, всех жертв Зверогона, Влада Филина, которого никогда больше не встретит, жизнь, которую у нее отняли.

Говорят, что слезы приносят облегчение. Но легче не становилось.

А Ковалева с искренним материнским сочувствием гладила Арину по спине и плечам и негромко, но очень уверенно повторяла:

– Пройдет, Ариш. Все это пройдет. Ты поплачь, поплачь. Все мы устроим, все будет хорошо.

***

Рудковский орал, как потерпевший.

Один раз он даже не выдержал: подбежал к лежащему в траве Филину и пнул его носком ботинка. Филин даже не пошевелился.

– Да ты понимаешь, что сделал? Мы бы взяли его! Взяли! Он не всех подчинил! – кричал Рудковский. – У нас был бы работающий способ… – тут он понизил голос и произнес свистящим злым шепотом: – Ходить из одного мира в другой! А ты…

– Ладно, ладно, успокойся, – Зеленцов отстранил Рудковского и тот махнул рукой и пошел к группе захвата, которая пыталась прийти в себя. – Хватит уже голосить. Дело сделано, Зверогон устранен, вот что главное.

Филин улыбнулся краем рта. Любимый город может спать спокойно.

– Теперь экзотам некого бояться, – пробормотал он. Зеленцов смотрел с искренним сочувствием, и Влад сказал: – Теперь я понял, о чем он говорил.

Зеленцов кивнул, понимая, какой именно “он” имеется в виду.

– Девочку жалко, – произнес он. – Ей теперь со всем этим жить… там.

И он махнул куда-то в сторону собора. Филин усмехнулся; боль в сердце постепенно отступала, ненависть улеглась, но тоска не уходила. Тоска обустраивалась в его душе и говорила: я здесь надолго.

Арина сейчас была в центре родного города в родном мире. Смотрела на привычные вывески, шла по знакомым улицам мира, в котором ни у кого не было Тени.

Ее вернули домой – и Филину теперь с этим жить.

– Она дома, – едва слышно сказал Влад. – Дома.

Зеленцов кивнул, потом протянул руку и приказал:

– Ну давай, поднимайся. У нас еще бумажной работы полно.

Филин сел в траве и увидел Беллу: в руках она держала фотоаппарат, делала снимки. Обычно Белла никак не показывала своих чувств, но сейчас ее идеально красивое лицо наполняла брезгливая ненависть, и она не хотела ее скрывать. Рудковский так и не отходил: Белле пришлось даже прикрикнуть на него, когда она достала из чемоданчика какой-то инструмент и склонилась над кучей праха, оставшейся от Зверогона, а Рудковский о чем-то спросил.

Все кончилось. Все кончилось. Влад повторял это вновь и вновь, пытаясь найти какое-то облегчение и опору. Он устранил серийного убийцу, можно выносить постановление о прекращении уголовного дела в связи со смертью подозреваемого, с окончательной смертью. Теперь можно ждать награды: орден, премию, досрочное присвоение звания…

Только все это не имело смысла, потому что Филин не мог поделиться плодами трудов своих с Ариной.

Он поднялся с газона,