Он сделал паузу, его взгляд скользнул обратно к привязанной женщине.

- К тому же это не просто преступник, Тея. Ведьмы – зло. Чистое, неразбавленное. Вспомни пастуха? Или сына кузнеца? Их превращение – дело рук именно таких.

Инквизитор кивнул в сторону столба.

- Ее рук. Рук ее сестер по ремеслу.

- Ты так уверен, что это именно она виновата? - спросила я едко. - Или ей помогли признаться палачи?

- У нее нашли проклятый амулет, - ответил Эшфорд.

В этот момент на помост в белоснежном одеянии дать последний шанс покаяться перед Богинями, вышел отец Тюмпай. Самый проспиртованный священник Эдернии, который в обыкновенном своем состоянии двух слов связать не мог.

Все мое внимание было приковано к этой женщине и все же надо было что-то ответить. Инквизитор ждал.

- Не все амулеты – зло! Есть защитные! - парировала я.

А еще в моей голове промелькнула мысль, что во время того ритуала на реке вода унесла опасный амулет и могла его выкинуть, где угодно. Кто угодно мог его подобрать.

Сжала ручку корзины так, что пальцы побелели. Внутри все кипело – и страх, и гнев, и та самая жгучая жалость. Я видела силу в той женщине, да. Видела ярость. Но видела и боль, и унижение. Видела человека, пусть и наделенного страшным даром, пусть и виновного. Не монстра.

- Не все зло. Но этот амулет проверил глава местной инквизиции. Он действительно заряжен на превращение. Однако, рано радоваться. Судя по всему, эта ведьма работала не одна. Чертовка так и не призналась, кто из них главный. Пока подельники не пойманы, ты в своей хижине как жирный пушистый заяц перед носом голодного волка. - сказал Эшфорд.

«Дитя мое», - заскрипел голосом отец Тюмпай, - «остаешься ли ты верна своим черным богам? Или признаешь власть двух богинь? Ветны Светлой, что дарует жизнь всему на земле и Дармидии, нашей последней подруги, что ведет нашу душу на небо».

«Оставь себе своих богинь. Я в них не верю», - без особого интереса вздохнула осужденная.

По толпе прокатился ропот осуждения. Как можно? Теперь ей закрыта дорога на небо навсегда.

«В пустоте небытия растворится душа твоя, - сказал священник. После чего все же милосердно из чаши надпил вина и благословляющее плюнул ведьме в лоб. Несколько бордовых капель прокатилось по униженному лицу.

Процедура эта и мне не нравилась. В дни молельные в Эдернию я старалась не заходить.

- Не обманывайся ее видом, – продолжил Блэкторн, его голос звучал назидательно, как на уроке. – Ведьма ничего не чувствует. Ни боли, ни страха, ни жалости. У них нет сердца. Вместо него – камень. Этот жалкий вид - это лишь маска. Представление. Чтобы разжалобить палачей, толпу. Чтобы выиграть время. А потом…

Он наклонился чуть ближе, понизив голос до доверительного, но леденящего шепота.

- А потом убить здесь всех. Превратить хоть взрослых, хоть детей в тех самых чудовищ.

Его взгляд метнулся к краю толпы, где стояла женщина с двумя малышами, испуганно жавшимися к ее юбке.

- Жаль вон их. Им бы не видеть такого. Зачем вообще мать их притащила сюда?

Cлова инквизитора, такие уверенные, такие бесчеловечные, обожгли сильнее огня.

- Даже комар, которого ты прихлопнул, что-то чувствовал в последний миг, – вырвалось у меня, голос дрогнул, но не сломался. – Страх. Боль. Желание жить. Ты думаешь, она… она не чувствует?

Я не посмотрела на него, уставившись на женщину у столба. Она подняла голову, плюнула в след священнику, что на нее плюнул. Ее губы шевелились, беззвучно что-то выкрикивая. В глазах горел тот самый огонь – ненависти, отчаяния, но и жизни. Огромной, неукротимой жизни, которую вот-вот погасят.

Эшфорд вздохнул.

- Разве ты не понимаешь, Тея? – в его голосе впервые прозвучало раздражение, нетерпение. – Мы ведем войну. Невидимую, но оттого не менее жестокую. Они – он резко кивнул в сторону столба, – нападают. Подкрадываются ночью. Калечат души и тела невинных. Превращают крестьян в чудовищ, как пастуха или сына кузнеца. Разве ты забыла, во что превратили того парня? Во что он мог превратить тебя или твою подружку?

Взгляд инквизитора впился в меня, требуя ответа, подтверждения его правоты.

- А мы? Мы лишь отбиваемся. Ловим их. Обезвреживаем. Пресекаем зло. Что ты предлагаешь? Сдаться? Поднять лапки вверх? Пустить их в свои дома, к своим очагам? Чтобы они творили здесь, что хотят?

- Но вот так? – прошептала я, чувствуя, как подступают слезы – слезы ярости и беспомощности. – Так жестоко? Сжечь заживо? Это варварство!

Я вспомнила запах гари, который всегда витал над городом после «очищений». Вспомнила крики. Никогда не видела самой казни, но слышала. Этого было достаточно.

- Жестоко? – Эшфорд усмехнулся, коротко и беззвучно. – А что они делают, Тея? Разве не жестоко то, что они творят? Ты же сама видела, во что превратила ведьма пастуха! Он был почти зверем! Он мог убить. И убил бы, если бы его не остановили.

Голос мужчины стал жестче, холоднее.

- Огонь – единственное, что их останавливает. Очищает. Это не жестокость. Это необходимость. Суровая, но справедливая. Как ампутация гниющей конечности, чтобы спасти все тело.

Толпа загудела сильнее. К столбу подошли люди с факелами. Ведьма замерла, ее глаза расширились. Я увидела, как по ее грязной щеке скатилась слеза. Одна. Потом вторая. Не театр. Не маска. Страх. Настоящий, животный страх смерти. И боль от веревок, от побоев.

Кажется ее губы шепнули «стойте, не надо», но ее голос потонул в реве толпы.

- А среди людей что, убийц нет? – спросила я тихо, но четко, поворачиваясь к нему наконец. Мои глаза встретились с его серыми безднами. – Людей, которые режут, насилуют, грабят? Их тоже сжигают?

Эшфорд нахмурился.

- Это уже не моя проблема, Тея. Ведьмы – вне закона человеческого и божественного. Они – порча на теле мира. Их уничтожают. А убийцы, насильники, воры… это дело жандармов и светского суда.

Мои слова до него не дошли.

- Сравнивать их нельзя, - уверенно сказал мужчина.

- Но ведь люди тоже не идеальны, – настаивала я, чувствуя, как гнев придает сил и не понимая сама, зачем я все продолжаю с ним спорить. – Они тоже творят зло. Иногда страшнее, чем…

Я чуть не сказала «чем мы», но поправилась.

- …чем то, в чем обвиняют ведьм. Почему к ним