— Вы понимаете, что ваши слова — государственная измена? — ореол правителя полыхнул красным, его густые брови сошлись на переносице.

— Нет никакой измены в том, чтобы напомнить людям о человечности. Вам это понятие незнакомо, я поясню: сострадание, доброта, эмпатия, терпимость к тем, кто отличается от нас.

— Человечность проявляют к людям, — уголок губ Ольена еле заметно дёрнулся. — Сиа — опасные животные.

— Как любопытно, — близость смерти придала смелости, я усмехнулась. — Когда вы двадцать восемь лет назад предлагали Ай-Лиж интимную связь, вы осмысленно шли на скотоложство?

Сморчок дёрнулся и покосился на столик с работающим телеграфоном. Ольен сузил светло-серые водянистые глаза с жёлтыми белками:

— Выбирайте выражения, Ай-Руж. Вы оскорбляете первое лицо государства!

— А мне плевать, — я сложила руки на груди. — Больше одного раза вы меня не убьёте, а на справедливость я не надеюсь. Четыре года я боролась за права сиа, весь последний месяц ревела от бессилия. Теперь я спокойна: сиа в безопасности, никакие мины, пули и ядовитые газы им не страшны. Ваша армия уничтожит сама себя. Солдат, правда, жаль. Они не виноваты, что Хитаром правит глупый, мстительный и мелочный человек.

Пухлая рука Ольена мелькнула смазанным движением, боль на секунду оглушила. Рот наполнился солёным: от удара лопнула губа. Удивительно, что я устояла на ногах, ещё более удивительно, что мне хватило сил сплюнуть кровь прямо на лацкан стильного бежевого с искрой костюма правителя. Сморчок вытаращился на меня, затем рванулся к телеграфону.

— Символично, — прохрипела я. — Теперь на вас кровь и сиа, и людей, мьесс первое лицо государства. Однажды вы в ней захлебнётесь.

— Расстрелять! — резаной свиньёй взвизгнул Ольен. — Немедленно, сию же секунду!

Над его головой крутился багровый вихрь. На меня навалилась апатия и в то же время какое-то странное спокойствие. Подсознательно я чувствовала, что этим всё закончится, но возможность напоследок высказаться доставила ни с чем не сравнимое удовольствие. Кровь из разбитой губы капала на прекрасный бело-кремовый ковёр, щека опухала, в ушах до сих пор звенело.

Вниз меня буквально тащили, на лестничной площадке второго или третьего — мысли путались — этажа, сопровождающий чертыхнулся и попросту перекинул моё тщедушное тельце через плечо. На несколько минут искусственные ароматы сменились осенним, холодным и чистым воздухом. Затем меня опустили на жёсткое ковровое покрытие в закрытом кузове машины. Со скованными руками сложно было повернуться, и мешал какой-то мягкий куль. Я дёрнулась и услышала приглушённое:

— Уна?..

— Замечательно, — я перекатилась на бок и встретилась взглядом с Нэлом. — Мы не только встанем к одной стенке, но и ляжем в одну могилу.

Кровь попала в горло, я закашлялась.

— Ты ранена? — Нэл попытался подползти, наручники мешали ему так же, как и мне.

— Ольен соизволил собственноручно меня приласкать.

Заурчал двигатель, машина дёрнулась и поехала. Нас прижало к перегородке между кузовом и кабиной. Я уткнулась в капитанский китель, Нэл носом упёрся мне в макушку.

— Знаешь, на коврике в твоей квартире было лучше, — усмехнулся он. — Верёвки не так впивались в тело, как эти клятые браслеты.

Я подтянулась и приложила здоровую щёку к его шее. Руки — это просто удобство, главное — контакт кожи с кожей. Сломанное ребро срасталось медленно, сил во мне почти не осталось.

— Ну а теперь-то зачем?! — простонал Нэл. — Нас везут на расстрел!

— Ненавижу боль.

— Ты такая несгибаемая и в то же время такая хрупкая, — он зарылся лицом в мои волосы. — Как бы я хотел, чтобы всё сложилось иначе! Почему мы сознаём свои ошибки, когда уже ничего не исправить?

— Не задавай вопросы, на которые нет ответа, — выдохнула я. — Как думаешь, нас отвезут за город, в лес? Или на заброшенную ферму?

— На действующую лесопилку, — он мужественно включился в игру. — Сразу в станок и в крошево.

— Рабочие ещё не ушли. Часы у меня отобрали, но, думаю, сейчас около пяти вечера. За время моего допроса Сморчок три раза менял катушки с плёнкой. Одна катушка — двадцать пять минут, последняя ещё крутилась.

— Хороший вариант — в чан с расплавленным металлом. Никаких следов.

— Сталелитейные заводы работают в две смены, процесс беспрерывный. Ольену не нужны свидетели расправы, мы с тобой вчера погибли в Амьере.

— А как же моя телеграмма? И встреча с Алиной?

— Телеграмму мог послать кто угодно, твоя невеста соврёт за гильен.

— За тридцать тысяч гильенов, — поправил меня Нэл. — На допросе мне назвали сумму, которую потребовала Алина за информацию о моём местонахождении.

— Вполне приличные деньги, — заметила я, стараясь говорить бесстрастно. — При должной экономии можно прожить месяца три. Ты всё равно мёртв, а ей в радость.

Нэл извернулся так, чтобы смотреть мне в глаза:

— Ты знала, что этим закончится, да? Поэтому собрала вещи и отправила книги.

— Я предполагала, что нас посадят в тюрьму. Недооценила интриги в правительстве и страх Ольена. Он постоянно боится: переворота, предательства, наёмных убийц. Свои напитки он сначала даёт попробовать служащему — нет ли там отравы.

— Страх тоже имеет цвет?

— Любое чувство имеет цвет. Страх ядовито-розовый, словно лепестки наперстянки.

— И что ты сейчас видишь во мне?

Я чуть откатилась назад: бирюзовый, коричневый и синий… Нет, не синий — индиго.

— Досаду и стыд. Третий цвет я пока не определила. Мне не выдали инструкцию, приходится… приходилось подбирать методом тыка.

— Третий цвет… Уна, я безнадёжен. Мне кажется… Нет, я уверен…

— Не надо, — я сглотнула кровь. — Пожалуйста, Нэл, не надо. Так ещё больнее.

Машину ощутимо тряхнуло, нас бросило к закрытым задним дверцам. Нэл выругался.

— Не церемонятся, сволочи.

— Зачем церемониться с трупами?

— Твой оптимизм очень обнадёживает.

— Ты ещё на что-то надеешься?

— Не знаю, — в полумраке кузова из его глаз ушла лазурь, они казались просто тёмными. — Но если у сиа существует свой бог, наверное, что-то такое должно быть и у людей? Иначе несправедливо, Уна.

Следующий толчок швырнул нас обратно к перегородке. Машина резко затормозила, постояла несколько секунд, вновь поехала.

— Пропускной пункт, — предположил Нэл.

— Похоже. Недолго нам осталось болтать.

— Хорошо, что нас не разлучили. Вдвоём нестрашно… — он одёрнул себя: — Вру. Не так страшно.

Мысленно я с ним согласилась. Несмотря на внешнюю браваду, умирать не хотелось. Жизнь, даже пустая и одинокая, без дома, без близких, без любви, показалась нереально прекрасной. Вспомнился Амьер, зимние вечера с книгой, маленькие уютные ресторанчики, осенние улочки, усыпанные рыжими листьями, весенние грозы и отмытые дочиста черепичные крыши, летние шумные дожди, радуги на полнеба, цветущие каштаны в парке…

Задний борт кузова резко опустился.

— Выходите! —