И осеклась.

— Чего?

— А того. Тебе не понять.

— Ага…

— Бугага, — огрызнулась Светка. — У тебя вон и мамка, и бабушка… и любят тебя, хороводы водят. В школу бегают. На музыку записали…

— Хочешь, я тебе скрипку подарю?

— Что я с ней делать буду? У меня мамаша через день или бухая, или в отходняке. И срать ей на меня с высокой… и на всех-то вокруг. Только плачется, что папаша её бросил. А он вообще… звонила, думала, примет хотя бы на пару недель перекантоваться. Так сказал, что у него семья, а я уже большая, могу сама проблемы решать.

— Ты это…

— Я и то, и это. Я деньги откладывала. Подрабатывала. И откладывала. Чтоб свалить от мамашки. Думала, поступлю. Если в колледж, на повара, то там общагу дают. И подрабатывать можно сразу почти. А того, что собрала, хватит, чтоб на первое время, на жизнь. А она нашла и пробухала всё. Потихоньку тягала, чтоб я не заметила. И теперь… теперь мне и уехать не за что. А она довольная, что не уеду. Конечно, кто ж будет готовить, убирать и таскать её бухую тушу. Сказала, что договориться, что на почту меня возьмут. Почтальоном. А я не хочу!

— Не ори.

— Не ору. Это… это так, просто, от нервов… не хочу почтальоном. Не хочу и дальше с ней! Если не уеду, то я стану такой же, как она. И всё… и это — шанс, Егорьев. Такой, который бывает раз в жизни. И я его не упущу.

— А козлов не жаль?

— Жаль, конечно. Они забавные. И этот… ласковый очень. Но… тут или я, или козлы. Так что…

Снова вздох.

— Ничего… вот стану магичкой, заработаю деньги… много денег… и приют открою. Для животных.

— Скажи ещё, что для козлов, — хмыкнул второй.

— Может, и для козлов. Козлам, небось, в этом мире тоже несладко приходится.

Вот тут Филин с ней согласился. Он постепенно приходил в себя, но продолжал лежать, здраво рассудив, что сперва надо разобраться, что, собственно говоря, происходит.

Да и в целом… путы на ногах никуда не делись. И по ощущениям были довольно прочны. С Профессором опять же не понятно. Вдруг он ещё без сознания? Не бросать же.

Так что ждать.

Машину Филин учуял раньше подростков. А потом и они…

— Слушай, вот понятно ты или Азазеллум наш… — имечко было произнесено с насмешкой. — А ему-то на кой ввязываться?

— Потапову? А… он на самом деле в Лялькину втюрился.

— Это в какую?

— Лялькину? Ты что, не знаешь? Хотя да, откуда тебе. Она раньше с нами училась, а в седьмом когда была, то дар открылся. И её перевели в спецшколу, для магов. Вот. Они с Потаповым соседи по подъезду. И он за нею пытался ухлёстывать, сперва так, не всерьёз. А она ему от ворот поворот. Заявила, мол, что её обычные люди не интересуют. Типа, магичка крутая. И только за мага пойдёт, чтоб дети одарёнными были. Типа, династию и всё такое… в общем, Потапова это задело.

Подростки.

Точно подростки. Уж больно дурь знакомая.

— И чего? Он решил, что станет магом и её того…

— Ага. Влюбит в себя, а потом бросит.

И забористая.

На диво.

— Чего стоите? — влез третий. — Грузите давайте. Только аккуратно. Батя мне мозг вынесет, если салон изгваздаете…

Глава 9

Где речь идёт о мышах и нормальности

Двое фехтовальщика, делая выпады в стороны друг друга, неистово боролись на колющих оружиях.

Из протокола, составленного по следам мордобоя в пивной «Капелька» участковым Н., который втайне мечтал стать писателем.

— То есть, вы сидели тут? — поинтересовался новый доктор, который от старого отличался ростом и какой-то недоверчивостью, что ли. Последнее читалось в хитром прищуре глаз и вообще в манере общения. Он и приближаться к Науму Егоровичу опасался. Так, издали и спрашивал.

— Тут, — вежливо ответил Наум Егорович и руки на коленях сложил.

И спину выпрямил.

Его классная, женщина суровая, всегда говорила, что ученик должен сидеть прямо и руки держать на коленях. Исключения допускались, когда в руках этих ученик держал ручку или книгу, но исключительно по школьной программе.

И взгляд, главное, у неё был похожий.

Прямо-таки читалась в этом взгляде готовность разоблачать обман.

— Всю ночь?

— Нет.

— А сколько?

— Долго.

— Николай Леопольдович, — доктор вымучил из себя улыбку. — Может, вы сами расскажете, что тут произошло?

Тайная операция.

Ну… как… хотя, пожалуй, теперь смысл её понятен. Когда исчезает один пациент, это поневоле порождает нехорошие мысли о побеге и пособниках. А вот когда все разбредаются, начинаешь искать причины иные.

Хитро.

Предыдущая ночь выдалась весьма… своеобразной. И дело даже не в мышах или странных молодых людях, которые явились в «Синию птицу» нагло наплевав на режим охраны и не только на него. Пришли и ушли, унеся с собой девушку.

А вот Наум Егорович остался.

И Женька.

И сперва они действительно посидели на лавочке, доедая пирожки, поскольку подобные вещественные улики, намекавшие на присутствие посторонних, оставлять было никак нельзя. Да и в целом есть хотелось.

Потом Женька сказал:

— Я прогуляюсь. Ты как, со мной?

— С тобой, — сидеть дальше было неправильно, пусть камера и захватила пяток людей, но это ж мало. Снять надо было как можно больше, а потому Наум решительно поднялся. — Я дорогу знаю. К первому корпусу. Хотя там охрана.

Охрана пускала пузыри.

Буквально.

Здоровенный бугай сидел по-турецки, поставивши на скрещенные ноги миску с мыльным раствором, и старательно выдувал из него пузыри. И вид при том имел счастливейший.

Дверь была открыта.

А вот кодовый замок к величайшему разочарованию работал.

— Погоди, — сказал тогда Женька и положил на замок руку. Тот подумал и щёлкнул, пропуская в корпус. — Ишь… воняет. Чуешь?

Странно, но теперь Наум Егорович и вправду ощущал запах. Такой вот… не отвратительный пока, нет. Скорее уж намекающий, что где-то рядом что-то начало портиться.

Или вот-вот начнёт.

— Мне бы пройтись, — Наум Егорович прищурился. — Посмотреть, что там. В корпусе этом.

Жилая зона.

Комнаты крохотные. Вмещается только кровать и да, отдельный санузел, причём ничем не отгороженный. Просто унитаз в углу помещения.

Кровать прикручена к полу. Постельного белья нет. Убрали? Или изначально не было?

— Интересно, — Женька приподнял одеяло, показывая на длинные пластиковые жгуты. — Это чтоб спалось лучше?

На окнах решетки.

И да, артефакторные, которые так просто не распилить. Стекло толстое, с прозеленью.

— Глянь, — Женька тоже забрался на подоконник. — Вон, видишь?

Щель на той стороне, за стеклом.