Расположившись на гравиевой дорожке, Пьер возился с нераздвижной фотокамерой на высоком деревянном штативе. Пока Кинта подбегала, он раздраженно дергал членов хозяйской семьи, жестами веля им встать плотнее. Но когда Кинта затормозила перед ним, Пьер лишился дара речи. Девочку он разглядывал, подняв брови от изумления: сущий скелет в грязном синем платье, украденном с чердака дома, в котором она ночевала несколько месяцев назад.

– Кинта?! – выпалил Пьер. Борода у него стала длиннее, чем помнила Кинта; глядя на девочку, он моргнул дюжину раз. – Как же ты выжила?

– Не с твоей помощью. Почему ты сбежал?

Вопрос прозвучал так, будто Кинта хотела спросить «Почему ты сбежал из Северона после смерти моей матери?», а на деле ее интересовало «Почему ты сбежал без меня?».

– Простите, мы готовы позировать для портрета, – взволнованно застрекотала хозяйка дома. – Поторопитесь, пожалуйста. Через час меня ждут на ланче.

Пьер и Кинта обернулись. На женщине была широкая, как раковина, шляпа с пурпурными перьями, на плечах – меховой палантин. Рядом с ней стояли мужчина в белом костюме и двое детей, наряженных, как куклы в магазине.

– Извините, миссис Дэвенпорт! – Пьер низко поклонился. – Моя помощница пришла сообщить, что мы кое-что забыли в студии. А теперь не двигайтесь, снимаю!

Так Кинта начала работать у Пьера.

Пьер разрешил ей ночевать над своей квартирой и в целом относился к ней по-доброму, но не желал отказываться от своей жизни и от своих друзей. Вот почему Пьер и бросил ее четыре года назад – он не хотел заботиться о ребенке. И не упрекнешь его. Кинта вообще не была его заботой, что прекрасно понимала, пусть даже порой злилась на него за то, что он ее бросил.

Иногда Кинта скучала по призрачной жизни в особняках. Над студией Пьера было тихо. Тепло, но одиноко. Не представишь, что внизу тебя ждет семья. Или друзья, с которыми она якобы познакомилась на балу…

– «Фотодворец Пьера: фотоуслуги любого вида с упором на оккультизм и прочие полеты фантазии», – прервал ее мысли Твен, читая написанное на вывеске. – Все это интересно, спору нет.

Твен изогнул бровь, показывая на фотографии в витрине студии: вычурные снимки гадалок, участниц СОВ и несколько до нелепого экстравагантных свадебных фото.

– У нас своя ниша на рынке. Представь себе, существует рынок таких услуг.

– Ну, пожалуй, каждому свое. Ты познакомишь меня с Пьером?

За ужином Кинта рассказала ему о Пьере все, но почему-то ей не хотелось, чтобы молодые люди встретились. Пусть Твен пока остается ее личным секретом.

– Сегодня вечером он куда-то собирался, – ответила Кинта, торопясь в проулок между студией и соседней арт-галереей. Она повела Твена к черному ходу, но, едва открыла дверь, ночь огласили мужские голоса, хором горланившие матросскую песню.

– Скоро приплывет «веллермен»[3]… – вдохновенно пела кампания, поднимая бокалы и чокаясь.

Кинта закрыла дверь. Пьер явно устроил вечеринку, и, судя по звукам, надолго.

Можно было попробовать провести Твена мимо компании в гостиной. Но если Пьер с приятелями их засекут, то потребуют представить им Твена. Они могут задать самые разные вопросы. Пьер заговорщицки подмигнет Кинте, будто радуясь тому, что она ведет к себе в комнаты парня.

– Ко мне нельзя. Давай к тебе пойдем?

Твен помрачнел.

– У меня не очень уютно. – В неуверенном голосе слышался стыд. – Гостей у меня не было… довольно давно.

– Плевать мне на уют. Нам просто нужно место, где не будет любопытных глаз и лишних вопросов.

Твен промешкал еще секунду:

– Можно попробовать пойти ко мне. Но не обещаю, что тебе понравится.

Во что Кинта ввязывалась? Может, ей не стоило идти к Твену? Впрочем, она годами выживала на улице и с небольшим бардаком смирится.

Выяснилось, что бардак в доме Твена – меньшее из зол.

– Ты здесь живешь?! – в ужасе спросила Кинта, оглядывая лачужку на берегу моря, к которой ее привел Твен. Комната в ней оказалась лишь одна, а интерьер составляли стол из бочки, два колченогих стула, стопка книг с пятнами от воды и матрас в углу. На столе лежал футляр со скрипкой; ни шкафа, ни печи не было. – Как же ты греешься зимой?

Зимы в Североне, особенно так близко к морю, что волки в ночи, в любую трещину и щель проберутся.

Твен кивком показал на футляр со скрипкой:

– Зимними вечерами я обычно играю в тавернах. После закрытия мы с братом жгли плáвник, а когда он кончался, накрывались одеялами и думали о лете.

– Вы с братом? – Кинте не верилось, что в этой лачуге сможет жить даже один человек.

– С Зандом. Он был ученым Арканы. Занд… погиб… несколько месяцев назад. На скалах. После его гибели я продал его матрас и вещи…

– Ты здесь вырос? А где твои родители?

Твен покачал головой:

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но они были учеными – Арканы и Сайнтифики. Они погибли в море два года назад. Из-за отцовских долгов мы потеряли дом и все имущество. Нам с братом стало некуда идти, но у моего учителя игры на скрипке и его жены была эта лачуга. Они разрешили нам жить в ней бесплатно. Ничего особенного, но мы считали ее домом… – Твен осекся и погладил футляр со скрипкой.

Сколько боли. Кинта умирала от жалости к Твену и восторгалась тем, что он так долго выдержал в этой лачуге. Захотелось подойти к нему, обнять и сказать, что раз уж они нашли друг друга, то одинокими больше никогда не будут. Но, разумеется, такое поведение было бы очень странным, поэтому Кинта спрятала руки в карманы и ничего не сказала.

Кинта и Твен стояли в тишине и, чем дольше не разговаривали, тем меньше казалась комната.

– Хочешь заняться кружевом? – спросила Кинта, и в этот самый момент в дверь постучали; оба испугались. Глухой стук дружеским не казался. Он не спрашивал: «Ты дома?», а заявлял: «Тебе лучше оказаться дома!»

– Открой дверь, Твен! – заорали грубым голосом. – Мы знаем, что ты дома. Мы видели, как ты возвращаешься.

– Безнаказанно на аристократов не нападают, ты, крысеныш трущобный! – добавили другим голосом. – Мы пришли за приглашением. Лучше отдай его, не то мы позаботимся, чтобы тебя повесили!

Снова раздался стук, и Кинта бросила взгляд на дверь:

– Ты кого-то ждешь?

– Друзей не жду. – Твен выглядел так, будто увидел призрака. Откинув тоненький половик, он поднял половицу и вытащил деревянную шкатулку. В шкатулке лежала книга, в книге – серебристо-синий