— И тебя коронуют?

— Не совсем верно. Император один. Как и Императрица. Но в Совете каждое слово имеет свой вес. И мне хотелось, чтобы…

— Твои слова были самыми весомыми?

— Да.

— И… при чём тут… всё вот это?

— При том, что я забылась. Старшие дочери вполне соответствовали моим ожиданиям. Умные. Красивые. Сильные. Они словно подтверждали, что я всё делаю правильно, что я могу быть примером для остальных. Смешно, но в то время я действительно не понимала, как возможно иное. Дети плохо учатся? Надо больше заниматься с ними. Часто болеют? Закалять. Не хватает чего-то? Работать старательней. Мне казалось, что если у меня так всё хорошо, то и остальные могут. Я ведь не делаю ничего особенного.

— А потом родилась мама?

— Женька. Сперва родился Женька. И это не сказать, чтобы редкость. Мальчики у нас тоже появляются на свет и немало, раз посёлок наш не вымер. Пусть они не наследуют ведьмин дар в полной мере, но берут от матери силу, и здоровье, и часто — красоту. Очарование опять же…

Красивым дядя Женя не казался. Хотя сила в нём имелась, вон как саркофаг Игорька поднял, одной рукой. А очарование? Или тут надо плотнее пообщаться, чтобы оценить.

— Женька же взял именно ведьмовскую силу. И это… это не то, чтобы плохо…

— Но нехорошо?

— Именно. Ведьмаки беспокойные. Силе тесно в мужском теле. Вот она и толкает их на… разные глупости. Или не глупости… в прежние времена они хотя бы с нежитью воевали. А теперь? С кем теперь воевать? Вот он и начал колобродить, считай, с юных лет. То в одно вляпается, то в другое. И учиться не желал. И меня не слушал. Тогда, пожалуй, мой идеальный мир впервые дал трещину. Хотя я быстро нашла объяснение.

— Какое?

— Твоя матушка. Она ведь болела. Я всё внимание уделяла ей, вот Женька и отбился от рук. Я чувствовала свою вину. И чувствуя, пыталась решить проблему по-своему.

— Это как?

— Мне казалось, что если я буду всецело его контролировать, то мы переживём это неудобное время. Я и принялась следить за каждым его шагом. Требовать. Давить. Порой и шантажировать своим здоровьем или тем, что изгоню…

Бабушка тяжко вздохнула и, поймав длинный тонкий стебелек, на котором покачивался тяжёлый колос, сорвала его.

— Это лунный лисохвост, — сказала она. — Возьми. Коль высушить и растереть, а потом смешать с болотною водой, то зелье сокрытия выйдет. Тот, кто его выпьет, где бы ни прошёл, следов не оставит. Никаких.

— Какое-то… криминальное зелье.

— Ты вон Феденьке предложи. Оценит. Тогда мне казалось, что я смогу. Удержать. Исправить. Что нужно просто пережить этот неудобный момент взросления, и сила уляжется. Только с каждым годом становилось всё хуже. Мне бы дозволить ему на службу пойти. Но…

— Ты не дозволила?

— Боялась. Слишком уж Женька был неспокойным. Он и у нас-то вечно во что-то вляпывался. Теперь-то я понимаю, что большей частью из-за моего контроля. Я лишила его свободы и ждала, что он примет это со смирением, забыв, что наша сила сама по себе не терпит принуждения. Конечно, это было исключительно для его же блага… ну а служба… тут я действительно испугалась. Они ж со всяким дело имеют. И как знать, как бы это «всякое» на Женьке б отразилось. Ведьмак, как и некромант, по краю ходит. Не было у меня веры, что он на этом краю удержится. Скорее я верила, что без меня он точно не удержится. И тогда… кем бы он стал? И как бы это на семье отозвалось. Да и политика опять же…

— При чём тут политика?

— Совет. И разногласия в нём. У нас, конечно, понимают, что мир меняется, но всё одно находятся те, кто не рад переменам. Кто полагает, что жить надобно по прежним заветам и своим разумением. Не поверишь, сколько мне пришлось повоевать, чтобы к нам нормальные дороги проложили, чтобы больницу реорганизовали. Школы, сады детские, государственная почта. Даже сотовая связь многим казалась излишеством. Что до Института, то им, конечно, было дозволено находиться, но…

— Их терпели.

— Именно.

— А если бы твой сын пошёл к ним работать, то все бы решили, что и ты стала на них работать?

— Не все, но многие. Это стало бы весьма удобным поводом выставить меня… скажем так, человеком, который выступает от имени Государя. И ведет город к тому, чтобы тот стал, как и прочие.

— А разве он не как и прочие?

— Именно, что не как все. У нас имеются свои привилегии. И права. И Договор, пусть и признаёт нас его… вассалами? Слуги — некрасивое слово, слишком уж… такое… — бабушка покачала рукой. — Хуже только холопы. А холопами нас не раз и не два пытались сделать.

— Когда это было-то!

— У нас помнят. Да и, Уль, думаешь, что-то сильно поменялось? Исчезли наместники, зато возникли корпорации, которые так и норовят влезть, прикрываясь какими-то своими нуждами, законами и юристами. Нет, мы тоже меняемся, но это требует времени. И понимания. А слишком быстрые перемены вызывают отторжение у многих. И потому…

— Женьку ты не пустила.

— О чём не раз после жалела… хотя… осознание пришло уже после того, как мы схлестнулись с твоей матушкой. Знаешь, самое смешное, что из всех моих дочерей именно она унаследовала моё честолюбие. Прочие… у меня чудесные дочери. Действительно, умные, красивые и сильные. Но вся эта политика, власть, возрождение рода им не интересны. Одна занялась зельями, травы, косметика и прочее… мне это казалось вполне приличным занятием для ведьмы, но не более того. Я надеялась, что её увлекут более серьёзные дела.

— Не увлекли?

— Нет. Она мне прямо заявила, что не собирается тратить время на грызню в Совете. И что она с малых лет выслушивает мои наставления по тому, как себя вести, жить и что делать. И ей надоело. Другая твоя тётка в науке и сырах. Вовсе заявила, что если мне политика нравится — это моё дело, а её вмешивать не надо. Женька… сама видела. Да ведьмаку в городском Совете делать нечего. Даже если он дело говорит, его не станут слушать. А вот Роза… Роза была честолюбива. Знаешь, это как насмешка, что ли?