По дороге Вера уснула и очнулась в большой теплой комнате, в чистой постели. На соседней кровати лежал Саша, которого осматривал пожилой мужчина, а около Веры сидела рыжеволосая девушка в длинном пестром платье и протирала ей чем-то лоб и запястья. Затем она покормила Веру бульоном и вареным мясом, напоила теплым ягодным соком.

Вера почувствовала, что внутри у нее стало понемногу оттаивать, хотя она еще ничего не знала об их пристанище и этих людях. Да и люди ли они? Она даже не знала, на каком языке здесь говорят, но решилась обратиться к девушке по-русски:

— Скажите, пожалуйста, что это за место?

— Ведьмин дом, — лукаво улыбнулась рыжая. — Место, где накормят, в бане попарят, в постель уложат и наутро съедят, — разве не видно?

[1] Здравствуйте (фин.)

Глава 4. Латиф и Гелена

Мужчина, одетый в кожаную куртку и темные джинсы, с черными волосами до плеч, медленно шел вдоль притихшего Обводного канала, над которым висели облака выхлопных газов и строительной пыли. Не первый год Латиф жил в этом городе — впрочем, подсчет календарных листов давно не имел для него значения, — успел приноровиться к его духу, атмосфере и органике, но постоянно нуждался в новой подпитке. Хотя здесь даже питание, казалось, не шло впрок: жители упорно не желали делиться своими жизненными соками. Видно, этот сумрачный мир выделял своим отпрыскам так мало сил, что они судорожно в них вцеплялись и с трудом велись на уловки. Может быть, в каждом из них жила частица нечисти, той самой, которая все еще говорила на диалекте вымерших племен. Или его собственная энергетика стала давать сбой…

Эта пробудившаяся склонность к самокопанию даже немного пугала его: неужели она означает закат жизни, которого не миновать и могущественному демону? А он был еще не готов к нему, особенно с тех пор как встретил Гелену — простую девушку, которая смогла выдержать его взгляд и яростную сексуальную энергию. У нее нашлись и другие таланты, но всякая медаль имела обратную сторону.

По вечерам почему-то всплывало в памяти раскаленное небо, замшелые скалы, бескрайний океан, пестрота и многоголосье базаров — родной, но уже бесконечно далекий Танжер, плавильный котел между Европой и Африкой, земля разных народов, вероисповеданий и исторических событий. При всем равнодушии Латифа к людям и среде их обитания, берберы были единственным народом, с которым он ощущал что-то похожее на родство и никогда их не трогал, если не считать детства.

Духи не появляются на свет сразу взрослыми, но Латиф не знал своих родителей и не любил вспоминать детство. Он рос в сиротском приюте — его подкинули прямо на ступени, и помнил в основном запах подгоревших пшеничных лепешек и сухофруктов, которыми воспитанников потчевали по особым дням. Там он и получил от кого-то из служителей имя Абдуллатиф Кахинни, которое совсем не подходило к его природе*, и тем не менее он представлялся им всегда и везде. Менялись эпохи, страны, традиции, женщины, испытания, несомненно что-то ломалось и в нем самом, но имя он никогда не менял — возможно, из желания любого разумного существа иметь хоть что-то свое.

Конечно, няньки и кормилицы в приюте быстро заметили, что крупный красивый младенец не просит грудь, не хворает, хотя другие дети постоянно хватают инфекции, а главное, не пачкает пеленки даже после принудительного кормления. Но в то время люди охотно верили в чудеса и промысел Аллаха, поэтому ребенка сочли даром небес. Не сразу они поняли, что все, в кого он долго всматривался черными глазенками, мучились головной болью, упадком сил, бессонницей и апатией. Зато сам мальчик от этого будто расцветал, наливался силой и румянцем. Поначалу Латиф, как и человеческие дети, не умел контролировать свои аппетиты, но затем научился скрываться. Первое время он даже сам подрезал растущие когти, пока не встретился со старшими духами — те научили его напускать иллюзию и открыли, что он пришел совсем из иного мира, нежели полагали служители. Остался лишь вопрос, зачем его забросили к людям, и тут никто не мог или не желал подсказать ответ.

А теперь чужой холодный край удерживал его в своих влажных щупальцах. Латиф продолжал носиться по миру — только за минувший год жизни с Геленой они повидали все части света, и в это время он был почти спокоен. Однако приблизилась зловещая осенняя дата, и ему пришлось вернуться в город их знакомства. Теперь Латиф надеялся только, что Гелена будет знать свое место и не задаст лишних вопросов. А то в последнее время у нее прорезалась эта тревожная наклонность, как, вероятно, у любой женщины, которая начала привыкать к статусу супруги.

Латиф поставил ей условие: они поселятся не в центре города, а ближе к природе, без толпы зевак и нагромождений инфраструктуры. Конечно, Гелена немного капризничала, но вскоре сдалась и привыкла к их жилищу — старому деревянному дому в два этажа, с башенкой и цветными стеклами. Прежде его облюбовали местные бродяги, но Латиф быстро с ними разобрался, хотя их души успели утратить всякие вкусовые качества.

При желании он добрался бы до дома за пару мгновений, но сейчас решил поехать на машине, чтобы немного продлить уединение. Как назло, в пути начался дождь, и не тот, что нравился Латифу — быстрый, сопровождающийся громом и сиянием в небесах, как летом, а по-осеннему боязливый, монотонный и изнурительно долгий.

Когда он приехал, уже совсем стемнело, благо сегодня Гелена никуда не отлучалась и ее не надо было подвозить. Даром переноситься с места на место Латиф не мог ее наделить, а если по-честному, то и не хотел бы. Он все же рос на Востоке и считал, что избыток воли только развращает, особенно женщин. А еще ему действительно хотелось возвращаться в прибранный дом к приготовленному ею сытному ужину, хоть физически он и не зависел от температурных колебаний и еды. Это было необходимо на каком-то ином уровне, ставшем опасной чертой между наслаждением и гибелью, но Гелене он этого предусмотрительно не показывал.

Латиф сам отпер дверь, оставил куртку и берцы в тесном коридоре и прошел на кухню, такую же старую и непрезентабельную, как фасад дома. Впрочем, интерьер его и не интересовал — все равно пристанище временное, а вот отсутствие ужина сразу насторожило,