– Здорово придумали, – сказал Митя. – Это чтобы всё лилось на нас сверху – и музыка, и колокола. Как будто с неба. Как будто они не люди, а ангелы. Спохватились и пришли нас всех выручать.

– Как будто у них уже получается, – подхватил Томас. – И однажды точно получится, если так почаще играть.

Они сидели, обнявшись, на тротуаре, прислонившись к платану и одновременно, кажется, к фонарю. Дождь заливал их лица и руки, но одежда до сих пор не промокла и асфальт оставался сухим. Трубы пели, звенели колокола, Томас сам сейчас пел и звенел всем телом, пока Митя шептал ему прямо в ухо, торопливо и горячо, как в детстве, когда рассказывал страшную тайну про вход в подземелье, через которое можно выйти аж где-то в лесу за городом, или старинную карту, на которой отмечены все заколдованные места.

– Наверное, – говорил ему Митя, – дело в том, что я слишком поздно открыл кофейню. Много лет собирался, несколько раз откладывал, даже отчасти нарочно, мне нравилось, что у меня есть такая мечта. Наконец я собрался, и тут оказалось, что поздно. Мы исчезаем, время вышло, всё кончено, пришли последние времена. Но я был не согласен. Я же только открыл кофейню. Идеальную, как собирался, ни на шаг от замысла не отступил. Ну, я немножко маньяк, ты знаешь. Ничего никуда не исчезнет, пока у меня есть кофейня, – так я себе говорил. Поэтому с тобой не уехал, когда ты звал. И когда Аньов приходил меня уговаривать, я ему так и сказал. Я, наверное, зря остался. Но всё равно не зря. Жизнь у меня была странная. Мне кажется, я как заколдованная принцесса много лет просто спал. Но всё-таки иногда просыпался, потому что надо идти в кофейню. У меня есть кофейня! Об этом я помнил, даже когда себя забывал. Томка, мне иногда становилось так страшно! Как будто я умер и заблудился в собственной смерти, застрял в своих истлевших костях. Но я шёл в кофейню и варил себе кофе. Наводил порядок, чистил машину. Новые рецепты изобретал. Кстати, эспрессо с гранатовым соком – смертельный номер, с апельсиновым тоже довольно вкусно, а вот с яблочным даже не пробуй, это полный провал. Потом ко мне стал иногда заходить художник из синего дома. То ли Казимир, то ли Миша, у меня плохая память на имена. Однажды пришла какая-то пара, я их раньше не видел. И мужчина с жёлтой собакой, он теперь часто заходит, когда ведёт собаку гулять. И здоровенный чувак, который главная ведьма в городе, приходил пару раз. И ещё какие-то люди. Я на самом деле мало что помню, плохо работает голова. Но главное, ты пришёл. И мне больше не страшно. Я не умер, не заблудился в своих костях. А если даже умер и заблудился, ты всё равно где-то рядом. И как-нибудь меня вытащишь, как тогда из подвала в заброшенном доме, помнишь? И вот уже на прогулку вытащил прямо сейчас. А тут «Осенний Огонь» и трубы. И во дворе развели костры. Короче, это уже так похоже на жизнь, что может считаться жизнью. Но ты всё равно, пожалуйста, почаще ко мне заходи.

– Я постараюсь, – ответил Томас. – Оно как-то само получается, когда получается. От меня, похоже, ни хрена не зависит. Но я сделаю, что смогу.

– А как тебе там живётся? – спросил его Митя. – Там, где ты сейчас есть?

Томас пожал плечами:

– В целом там лютая жесть. Душегубка – в том смысле, что всё так устроено, чтобы с максимальной эффективностью душу губить. Я не то чтобы вовсе сломался, но был к тому близок. В делах порядок, а сам уже не особо жив. После того как оказался в твоей кофейне, остался в Вильнюсе. Встретил там наших, вижу их почти каждый вечер, и это, как ты говоришь, так похоже на жизнь, что может считаться жизнью. Так что ещё неизвестно, кто кого вытащил. Хотя известно, конечно: оба, друг друга. И дальше будем тащить.

Митя молча кивнул, достал сигареты и прямо под дождём закурил. Когда колокола и трубы умолкли, Мити уже рядом не было. Но Томаса ещё долго, весь вечер окутывал его сладковатый и горький, сизый, как осеннее небо, густой, настоящий табачный, домашний дым.

* * *

– Ну и как тебе? – спросила Юрате, когда они усилием воли заставили себя сдвинуться с места и пошли (практически побежали) от церкви Константина и Михаила[78] вниз по улице Басанавичюс, в центр.

– Я не знаю! – рассмеялся Миша (Анн Хари). – Я не знаю, что это, как это и кому – «мне»? Одного только факта, что мы с тобой снова вместе гуляем – нет, никогда не привыкну! – совершенно достаточно, чтобы перестать что-то знать. А тут ещё этот трезвон и трубы. И трубачи на крышах сидят. Что, по идее, нормально, если так захотел композитор. Но не в ТХ-19. Здесь так дела не делаются, я в курсе, я давно работаю в этом секторе и кучу здешних книг прочитал. Тут сначала всё запретят, а потом ещё всех расстреляют, на всякий случай, для безопасности, чтобы с крыши никто не упал… Ладно, не расстреляют, это глупая шутка, нельзя мне так язык распускать. Здесь сейчас за всё только штрафуют, не убивают, а грабят, блаженные времена! Короче, вот мой ответ на вопрос: мне – офигенно, я счастлив, я пьяный, как будто выпил залпом бутылку вина. Но заметь, не какого попало. Хорошего качества! От которого не болит голова.

– Чучело ты, – улыбнулась Юрате. – Богема. Но экономный. Можно не бегать в супермаркет с авоськой, одним святым духом пьян.

– Вот дух тут сейчас совершенно точно святой, – подтвердил Миша. – Жалко, что нельзя пробу взять. Ну, как геологи берут пробы грунта. Или химики? Ладно, неважно, всё равно я о пробах грунта из художественной литературы узнал. А было бы круто вернуться домой с пробирками: это, дорогие коллеги, грунт из ТХ-19 со следами святого духа, который там побывал. Вот была бы сенсация! А так придётся просто рассказывать. Или с таинственным видом молчать.

– Нет уж, давай рассказывай, – решила Юрате. – Чтобы это стало в ещё большей степени правдой, чем есть сейчас. У вас же, как я понимаю, предъявлять пробирки не обязательно, слово и