— То честное предложение, друг мой, — соглашается Волков, и тут же продолжает, — но, во-первых, госпожа Ланге не смогла забрать свой дом, со своим наделом, а один дом всяко стоит тысяч… Двенадцать, если продавать бездумно и со спешкой, дом, конечно, записан на неё, но полагаю, что я договорюсь с нотариусами, и её владение в моей земле не будут иметь силы. Так что мои потери тут уже поубавилось. — Здесь Волков делает пазу. — А, во-вторых, от вас мне будет нужно кое-что другое.

И тут в глазах храброго и хладнокровного человека, старого и закалённого судьбою воина, барон вместо радости увидел… Страх. Именно страх. Генерал видел это отчётливо, как и сжавшиеся кулаки полковника. О чём в это мгновение подумал Брюнхвальд? «Видно, думает о том, что я попрошу его о помощи в возмездии, попрошу помощи в наказании его сына, в котором он сам должен будет участвовать. Вот этого старик и испугался».

И тут генералу стало жалко своего товарища и, чтобы тот не сходил с ума, в ожидания его просьбы, ужасной для всякого отца, Волков поспешил ему всё объяснить:

— В Эвельрате, как вы уже, несомненно, знаете, есть торговое подворье туллингенских негодяев. И я намереваюсь, вернуть то, что они у меня забрали.

И тут у Карла от сердца отлегло, он даже уселся на стуле поудобнее:

— Да-да, Дорфус говорил мне что-то. И значит вы решили…

— Да, я решил, — тут генерал делает многозначительную мину, — я решил, что хотя бы ЭТИ НЕГОДЯИ, — он умешено подчеркнул эти слова, — должны ответить за своё воровство.

— Несомненно, — сразу согласился Брюнхвальд. У него теперь отлегло от сердца, он стал почёсывать себе щёку. — Вы имеете полное право на воздаяние. И по людским законам, и по божьим.

— Я надеюсь на вашу помощь, Карл.

— Да, разумеется, — полковник всё ещё был не похож на себя обычного, но всё-таки понемногу оживал. Он больше не походил на раздавленного унынием старика. — Разумеется.

— Сейчас время обеда, мы с вами пообедаем, а потом придут офицеры, и мы с вами начнём обдумывать наше дело. — Предлагает старому товарищу Волков.

— Дорогой друг, — говорит ему тогда Брюнхвальд, — я непременно буду на совете, но на обеде побыть не могу.

Он не объясняет причины, но Волкову кажется, что Карл, после этого их разговора и после ужасных для него новостей, просто не хочет сейчас оставаться с Волковым наедине, то время, которое продлился до подачи блюд. И опять генерал не хочет его неволить.

— Как пожелаете, Карл, но на совете я хочу вас видеть.

— Обязательно буду, — обещает Брюнхвальд.

* * *

А баронесса продолжала сиять, в эти прекрасные дни даже проказы сыновей её злили не так сильно, как прежде.

— Хайнц, не давайте поводов барону дразнить вас, на кричите и не отвечайте глупостью на глупость, — мягко говорила она среднему сыну, — он в вас нарочно кидает хлебом, чтобы вы злились, и радуется, если ему удаётся вас позлить.

Волков же, был неудовлетворен, и, ставя пустой стакан на стол, звал ключницу:

— Мария!

— Да, господин.

— А что у нас из белого только это осталось?

— Да, господин, только это, рейнское закончилось ещё до вашего отъезда, да и этого, всего полбочонка. — Отвечает Мария.

— А почему же ты не говоришь мне о том? — Недовольно спрашивает генерал.

Мария бросает взгляд на госпожу: что же мне ответить? Видно, она о том говорила баронессе, да та запамятовала, и сейчас сидит с невинным взглядом, и посему ключнице не остаётся ничего иного, как только и произнести:

— Простите, господин. Из головы вон.

Волков же прекрасно понимает из чьей головы этот «вон», и жестом отпускает ключницу: ступай. А сам говорит жене:

— Архиепископ предлагает нашим сыновьям обучаться в одном знаменитом монастыре. Где-то в Ноймерштаде, это рядом с Ланном. Граф Мален будет там обучаться. Я сказал ему, что только наш Хайнц способен к обучению.

И тут же мальчик, поняв, что говорят о нём, расширил глаза до невозможного и уставился на баронессу: матушка, о чём это батюшка изволит говорить?

Но и глаза баронессы отверзлись до невероятного, они становятся круглыми от удивления. Но как выяснилось из следующих её речей, удивление вызывает не факт приглашения её чад учиться. Её удивляет другое: — Вы были у архиепископа? — И Элеонора Августа уточняет на всякий случай. — У архиепископа Ланна?

— Да… — Отвечает генерал, и прежде, чем он успел продолжить, на него посыпались упрёки.

— Были в Ланне, были там, при дворе, а меня взять с собой отказались⁉ А разве я вас о том не просила?

— Я был там у сестры. — Только и успел вставить генерал.

— У сестры! — Воскликнула баронесса со страстью. — Были у сестры, а попали на приём к архиепископу. И меня при том в Ланн брать не захотели. Я уже думаю, господин мой… Что вы… Как будто вы меня стыдитесь! Как будто я глупа, или вести себя не умею!

И тут генерал почувствовал, что всё это неспроста.

— Я попал к архиепископу случайно, меня туда провела племянница, — стал ей всё объяснять генерал. — И то был не приём, а частная беседа.

А жена вдруг и сообщает ему запальчиво:

— Я всё знаю!

— Бог ты мой, — удивляется барон, — кроме вас даже самый учёный человек во всём свете не сможет похвастаться подобным.

Но жена не намерена выслушивать его, она продолжает:

— Я всё знаю о вас, вы хотели взять в Ланн эту распутную женщину.

— Распутная женщина… — Обрадовался молодой барон. Он вертит головой, улыбается во весь рот, потом поворачивается к младшему брату. — Ты слышал, Хайнц…? Матушка кого-то бранит распутной женщиной!

Но в этот раз, на них никто не обращает внимания, ведь баронесса всё ещё кипит:

— Вы посылали к ней человека, хотели её с собой взять, да не вышло у вас, её уже дома не было, клетка была