Следующим выступал Федор, и его доклад был таким же убедительным, хотя и не таким методичным. За ним — еще несколько кадетов. Когда дошла очередь до Сони, она поднялась с явной неохотой, держа свою работу так, словно это была ядовитая змея.

— Кадет Волкова, мы вас внимательно слушаем, — подбодрил Сомов с легкой улыбкой.

Соня начала говорить — сухо, без энтузиазма, просто перечисляя факты из предоставленных документов. Она не интерпретировала их, не добавляла эмоциональной окраски. Просто сухое изложение.

— Достаточно, кадет Волкова, — прервал ее профессор, когда стало ясно, что ничего более эмоционального от нее не дождаться. — Я вижу, вы не до конца поняли задание. Речь шла не о бездумном пересказе документов, а об их творческой интерпретации.

— Я предпочитаю придерживаться фактов, — тихо ответила Соня.

— Факты без контекста — это просто набор цифр и букв, — покачал головой мужчина. — Их нужно оживить, придать им смысл. Надеюсь, со временем вы это поймете. А пока — садитесь. И минус пять баллов за неполное выполнение задания.

Соня молча вернулась на место. Явин заметил, как у нее дрожат руки — от обиды или от гнева, он не мог понять.

После занятий она догнала его в коридоре.

— Неплохо выступил, — сказала она с какой-то странной интонацией. — Тебе явно нравится эта… история.

— Просто хорошо подготовился, — пожал плечами Явин.

— Ты правда во все это веришь? — вдруг спросила Соня, понизив голос и оглянувшись по сторонам. — В то, что говорил?

Явин замер, не зная, что ответить. Еще пару месяцев назад он бы точно сказал «нет». Но сейчас…

— А почему нет? — осторожно ответил он. — Ты видела документы. Видела факты.

— Я видела, как вы все выдирали цитаты из контекста и игнорировали всё, что не укладывалось в заданную схему, — Соня говорила тихо, но в её голосе звенело напряжение. — Это не анализ, Явин. Это… я даже не знаю, как это назвать.

Явин нахмурился, глядя на девушку с растущим подозрением:

— Ты что, сомневаешься в официальной версии истории?

Соня отвела взгляд:

— Я просто считаю, что всё было сложнее, чем нам преподносят. История редко бывает черно-белой.

Эти слова вызвали у Явина странную тревогу. Такие разговоры были опасны. За такие разговоры можно было получить метку «идеологически неустойчивого» со всеми вытекающими последствиями. И то, что Соня позволяла себе такое, беспокоило его всё больше.

— Будь осторожнее с такими мыслями, — тихо предупредил он. — Сейчас не время для… сомнений.

Соня удивленно приподняла брови:

— А когда время для сомнений, Явин? Когда мы все окончательно превратимся в послушных солдатиков, повторяющих то, что нам велят?

Её слова задели что-то глубоко внутри, но Явин быстро подавил это чувство.

— Лучше быть солдатом порядка, чем агентом хаоса, — ответил он фразой, которую не раз слышал на занятиях по идеологии. — Ты же видишь, что происходит в стране. Теракты, диверсии, саботаж. Сопротивление не остановится ни перед чем, чтобы дестабилизировать Империю.

Говоря это, он вдруг осознал, что действительно верит в свои слова. Не просто повторяет заученное, а по-настоящему верит. Когда именно это произошло? Когда-то между бесконечными лекциями, тренировками, «патриотическими часами» и «сеансами эмоционального очищения».

— Ты изменился, — тихо сказала Соня. — Сильно изменился.

— Я просто повзрослел, — ответил Явин. — И начал понимать, как на самом деле устроен мир.

Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом, и в ее глазах читалась смесь разочарования и… сожаления? Как будто она оплакивала потерю кого-то, кто был ей дорог.

— Когда ты в последний раз думал о своих друзьях из трущоб? — внезапно спросила она. — О тех, с кем вырос? Помнишь их имена? Их лица?

Вопрос застал Явина врасплох. Он открыл рот, собираясь ответить, что, конечно, помнит — но вдруг обнаружил, что лица размываются в памяти. Имена путаются. Дни, проведенные в трущобах, слились в одно смутное воспоминание, подернутое дымкой, словно старая фотография, выцветающая на солнце.

— Это нормально, — продолжила Соня, видя его замешательство. — Так и должно быть. Сначала они забирают твои воспоминания, потом — твои мысли. В конце остается только пустая оболочка, которую можно заполнить чем угодно.

— Ты сама не понимаешь, о чем говоришь, — Явин почувствовал, как внутри поднимается волна гнева. — Никто ничего у меня не забирал. Наоборот — мне открыли глаза на правду.

— Правду? — Соня горько усмехнулась. — То, что показывают на «патриотических часах»? То, что вещает профессор Сомов? Это не правда, Явин. Это то, что им выгодно, чтобы ты считал правдой.

— А что тогда правда? — он сам не заметил, как повысил голос. — То, что шепчут по углам предатели и диссиденты? Слухи из Ростовского княжества?

Они стояли посреди коридора, и несколько проходящих мимо кадетов с любопытством обернулись на громкий голос. Соня быстро оглянулась и схватила Явина за рукав, утягивая в сторону, в пустую нишу у окна.

— Не будь идиотом, — прошипела она. — Хочешь, чтобы нас услышали? Ты знаешь, что бывает с теми, кого заподозрят в… неправильных разговорах.

Явин знал. Две недели назад кадета Алексеева забрали прямо с занятий по физподготовке. Просто вошли двое в штатском, переговорили с инструктором, и увели парня. Больше его никто не видел. По Академии поползли слухи, что его отправили в «корректировочную» — закрытое учреждение, откуда-либо не возвращались вовсе, либо возвращались… другими.

— Я просто говорю, что ты должен думать своей головой, — продолжила Соня, понизив голос до шепота.

— А может, я просто вижу вещи такими, какие они есть? — Явин скрестил руки на груди. — Может, это ты позволяешь каким-то странным идеям затуманивать реальность?

— Странным идеям? — Соня горько усмехнулась. — Например, идее о том, что человек имеет право на собственное мнение? Или о том, что история — это не то, что напишут победители, а то, что на самом деле произошло?

Явин покачал головой:

— Знаешь, что я думаю? Что твои сомнения — это роскошь. Роскошь, которую мы не можем себе позволить, когда страна находится под угрозой. Сомнения ослабляют. Делают уязвимыми. А нам нужна сила и единство.

Он сам удивился тому, насколько