Зато на уроках истории от него не было покоя. Равиль Ильдарович – низкорослый и полноватый мужчина лет пятидесяти, со слегка одутловатыми, будто поплывшими чертами лица и серо-голубыми, как стоячая вода, глазами под толстыми бровями, – не мог начать тему, чтобы меч-кладенец уже через пять минут не прервал его с каким-нибудь уточнением (чаще всего ошибочным) или вопросом (тоже редко относящимся к делу). Меч-кладенец не знал, когда его создали, потому что его сознание начало формироваться гораздо позже под воздействием волшебства, и процесс этот был долгим и постоянно прерывался периодами сна между появлением новых хозяев, что порой растягивалось на десятки и сотни лет – в прошлый раз его пробудили в середине девятнадцатого века. Из-за этого воспоминания меча об исторических событиях и личностях были крайне сомнительными. Что не мешало ему ими делиться, когда услышанное на уроке пробуждало что-то в волшебной памяти. И если большого ценителя старины Равиля Ильдаровича выходки меча и его высказывания забавляли, то молоденькую и хрупкую Алину Николаевну сильно нервировало присутствие в классе огромного холодного оружия, парящего в воздухе и травящего байки о великих литераторах.

И Косте было трудно её в этом винить.

– Просто… – Заломив руки, учительница тяжело вздохнула и беспомощно отвела взгляд. – Постарайся за каникулы с ним… поговорить?..

Последнее слово прозвучало как вопрос, и Костя догадывался, что Алина Николаевна на самом деле имела в виду что-нибудь вроде «его приструнить». Но, с одной стороны, говорить такое ученику было неудобно, с другой – нечестно. Разве возможно приструнить волшебный – к тому же боевой – артефакт?

Но Костя всё равно кивнул и, тихо попрощавшись, почти бегом выскочил из класса.

Первой, с кем он встретился взглядом, оказалась Катя. Царевна-лягушка слегка ему улыбнулась.

Пожалуй, из всей их четвёрки события в музее повлияли на неё заметнее всего, будто сражение с серым-волком проломило в ней какую-то внутреннюю заслонку. Катя стала намного увереннее, перестала сутулиться и даже попросила Олю из десятого класса подстричь ей чёлку, так что теперь ничто не скрывало её зелёно-голубые, как мятные леденцы, глаза. Её рука ещё по привычке смахивала длинные пряди на лицо, чтобы зелёные пупырышки на щеках и подбородке были не так заметны, особенно когда Катя ловила на себе взгляды ребят из других классов, но это происходило всё реже.

Костя перевёл взгляд на Никиту, горячо обсуждавшего с Жанной и мечом-кладенцом приключенческий сериал, который они смотрели по вечерам в общем уголке второго этажа общежития. Это началось как попытка помочь мечу-кладенцу быстрее усвоить современный лексикон и познакомить его с двадцать первым веком, а потом внезапно переросло в активное увлечение, собиравшее многих ребят с обоих этажей.

В отличие от Кати, чьи перемены в поведении и даже внешности были слишком явными, чтобы упустить их из виду, Никита, на первый взгляд, почти не изменился. Но Костя знал, как сильно далеко это от правды. Пробудив в себе силы соловья-разбойника, да ещё по мощи соперничающие с силами его мамы, Никита стал не только увереннее, но и спокойнее, легче, как если бы с его сердца свалился пудовый камень с острыми колющими краями. Они с мамой всё-таки съездили на осенних каникулах на конкурс юных пианистов, где Никита показал себя ниже среднего, что, в общем-то, после всех волнений и переживаний было ожидаемо. Но чего никто не ожидал, и больше всех сам Никита, как он по секрету признался Косте, – так это что он почти не расстроился. Да, досадовал на себя, но не до гневных слёз и криков, как бывало раньше. Никита наконец понял, что ему не нужно рвать жилы, дабы что-то доказать маме, и что в конкурсах он участвует для себя, потому что любит музыку и хочет стать как можно лучше. Ну а что в этот раз выступил не очень, так будут другие конкурсы, лишь бы при подготовке к ним ему опять не пришлось отвлекаться на смертельно опасные поиски секретных хранилищ.

А самое главное, теперь они с Зоей Никитичной встречались после уроков не только ради занятий музыкой, но и чтобы тренировать силу соловья-разбойника, которую Никита пока совершенно не контролировал. И за обсуждением её особенностей они стали больше разговаривать друг с другом, в том числе о личном.

Жанна оказалась единственной, кто, на взгляд Кости, совсем не изменился, она осталась такой же шумной, непосредственной, напористой и взрывной. Разве что они с Артуром Тамерлановичем придумали несколько новых упражнений на меткость, потому что она была ужасно недовольна, что подпалила ухо Василию лишь с пятой попытки.

Что касается Кости, то он никаких особых перемен за собой не заметил. Пробуждение силы алёши-поповича, какую он унаследовал от мамы, не сделало его в один момент могучим силачом, способным поднимать стокилограммовые гири. Как объяснил Артур Тамерланович, это вообще работало не так. Обладать богатырской силой невозможно без должной крепости костей и развитости мышц, а это требовало регулярных тренировок, к которым Костя пока не торопился приступать. Ему было не до них.

Все его мысли в свободное от учёбы и домашних заданий время крутились вокруг пропавших членов семьи. Зоя Никитична больше ничего не смогла выяснить о загадочном исчезновении бабушки, та женщина, которая представилась адвокатом и отправила документы Кости в лицей, тоже как сквозь землю провалилась, а единственная ниточка в лице Василия оборвалась вместе с его жизнью. Конечно, Костя не винил меч-кладенец, ведь если бы не его вмешательство, самого Кости и его друзей, вполне вероятно, сейчас не было бы в живых. Но он не мог не испытывать досаду за то, что смерть серого-волка лишила их шанса узнать не только о том, что стало с бабушкой, но и для чего тот пытался украсть меч. Игорь утверждал, что просто делал, как ему велела мама, но она сбежала, и теперь никто не знал о её местонахождении. А отец Игоря, илья-муромец Голицын, заявил, что не в курсе махинаций жены и больше не желает говорить на эту тему.

С исчезновением родителей Кости, Елизаветы и Юрия Соколовых, всё было ещё страннее. В Тридевятом лицее не было интернета, чтобы поискать информацию о них в Сети, а сведения, которыми поделились учителя, знавшие Елизавету и Юрия с тех пор, когда они