отблеск над изголовьем кровати. Всхлипнула, зажмурилась и тихонько заскулила-застонала, зная, что будет дальше.
Голос граманциаша, волоча за собой целый хор причудливых отголосков, сопроводил ее во
.
— Впрочем, это все ерунда. Мое имя Дьюла, Дьюла Мольнар. Я пришел, чтобы вместе с вами спуститься к змеям, госпожа Адерка. — Он опять замолчал, явно выдерживая паузу, как подобает хорошему повествователю. — Видите ли, только мне известна природа вашего проклятия и только я могу вас спасти. Вы этого хотите?
— Да, — чуть слышно прошептала она.
Мальчик, который выжил
Как взошла над горами полная Луна, восстала стригойка из неглубокой могилы и тайком вернулась в городок, чьи жители всей душой хотели от нее избавиться, да позабыли, что для этого нужно. Тенью тени, отголоском шепота прошлась дочь
по улицам, и ни один пес ее не учуял. Видел незваную гостью лишь старый одноглазый кот, дремавший у коновязи постоялого двора. Он выгнул спину дугой, зашипел и заорал дурниной, но толстяк-хозяин лишь перевернулся с боку на бок и выругался спросонок. В каждый колодец, в каждую кадку с водой дождевой плюнула стригойка.
А к утру ее и след простыл.
— Ш-ш-ш…
Мальчик, забывший собственное имя, стоял на краю обрыва. У подножия утеса плескались волны. Море было черным, и камни с беззвездным, бескрайним небом — тоже. Мальчика со всех сторон окружала
, чья разнородность отзывалась столь же неодинаковой внутренней дрожью — словно невидимые руки касались незримых струн — и ощущениями, для которых не находилось подходящих слов в известном ему языке. Иногда казалось, что у есть крылья, изогнутые рога и длинный хвост с острым шипом на конце, но потом она превращалась в кошку или в изможденную женщину, всю в черном. От глаз и зрения в этом странном месте не было толку. — Давай я их тоже заберу? — предложила
. — Ш-ш-ш-ш… Мальчик нахмурился. В опустевших чертогах памяти гуляли сквозняки. Если судить по воспоминаниям, его жизнь началась только что, у этой пропасти, над этим морем, во
. Но что-то — инстинкт, чутье — подсказывало не соглашаться. Он и так отдал слишком многое.
вздохнула. — Нет так нет. Чего же ты хочешь?
Однажды — об этом безымянный мальчик тоже забыл — мама поведала ему сказку о принце, который отправился на поиски страны Вечного Лета и после долгих странствий ее действительно нашел. Устав с дороги, прилег под раскидистым деревом и задремал, разинув рот. Тогда-то и заползла в него змея по имени Тоска. До поры до времени она не тревожила принца — знай себе росла в потаенных пещерах души. И все же настал день, когда змея сделалась слишком большой и стиснула сердце так, что он отчаянно возжелал увидеть родные места еще раз, хоть издали, на мгновение, краешком глаза. Принц отправился в обратный путь, чтобы в конце концов — или в начале начал — сгинуть бесследно, ибо тот, кто выпал из Текста, обречен утонуть в океане чернил.
Мальчик об этом позабыл и пожелал вернуться — сам не зная куда.
Но
знала. Исчез утес, исчезли черное море и беззвездное небо; мир обернулся ветошью, расползающейся даже от самого осторожного прикосновения. За нею, как за занавеской, притаилась
, продолжая тихонько шуршать: «Тебе не скрыться от меня… ш-ш-ш… никогда и ни за что на свете… ш-ш-ш… ибо отныне я и есть твой свет…» Сперва он услышал тишину, зловещую и тяжкую, как кладбищенская земля; потом ощутил гнилостный сладковатый запах, от которого при каждом вдохе сводило судорогой горло и ныло в груди; а еще почувствовал боль. Из-за нее вспомнил, что у него есть тело, и в этом теле болело все без исключения — от почерневших пальцев рук и ног до корней тех волос, какие еще остались. Мальчик медленно поднялся, хрустя суставами, как старик, и постанывая от мучительного жжения в тех местах, где пузырящаяся кожа сошла лохмотьями, прикипев к каменному полу. Наверное, окажись пол земляным, бедолага и сам бы к нему прирос — врос бы в него, запустив глубокие-преглубокие корни, вознес гордый ствол через пролом в крыше и раскинул руки-ветви над руинами, укрыв их своей широкой кроной. Куда приятнее шелестеть листвой, чем ковылять, держась за стены, к приоткрытой двери, за которой поджидает неизвестность.
Он то падал по-настоящему, то проваливался в беспамятство; иногда это происходило одновременно. Сквозняки в чертогах памяти выметали из потаенных углов пыль, а еще какие-то обрывки, щепки, осколки. Из фрагментов складывались бессмысленные картины; стрела времени отказывалась лететь положенным курсом, то петляла, то замирала в нездешнем пространстве.
— Ш-ш-ш…
Вот безымянный мальчик бредет по узкой улице, под небом синюшного цвета, с которого смотрит не Солнце и не Луна, а огромный драконий глаз зеленовато-желтого, желчного цвета, рассеченный узким зрачком; навстречу ковыляет закутанное в тряпки нечто, прижимая к себе сверток и тихо подвывая.
Свернуть? Но справа в переулке белеет груда костей, а слева простирается огромная — такая, что не обойти, — черная лужа, в которой что-то копошится, булькает, кашляет, подхихикивает… Нечто со свертком ковыляет дальше, ничего вокруг не замечая.
Из недр очередного пустого дома доносится чавканье, сменяемое приглушенным рычанием, и мальчик, заглянув туда, видит огоньки глаз: поначалу они витают у самого пола, а потом взмывают выше его собственного роста, примерно там, где и должны быть глаза рослого мужчины. Мальчик пятится, спотыкается о камень, падает на спину, и взгляд упирается в пролом в крыше — там колышутся на холодном ветру ветви того самого древа, в которое он мечтал превратиться.
На одной из ветвей болтается нечто темное, длинное; стоит приблизиться, как свесившаяся набок голова висельника резко поднимается, блестят в полумраке зубы длиной в палец, из-за которых нижняя челюсть не смыкается с верхней, и тянутся когтистые лапы — им не хватает совсем чуть-чуть…
И опять мир становится то ли ветошью, то ли вуалью, под которой смутно виднеются очертания текучего, мощного чешуйчатого тела, похожего на замысловатый узел, на лабиринт без начала и конца, на реку, огибающую весь мир.
Безымянный мальчик встает. Идет.
Снова и снова, не имея ни малейшего представления куда и зачем.
— Ш-ш-ш…
На центральной площади —
