А еще в тот самый миг она навсегда утратила способность засыпать.

— Тебе пора, — сказал Мурджилэ. — Ты так устала. Я тебя провожу.

— Куда? — прошептала Кира и удивилась внезапно вернувшемуся дару речи.

— На край света. На запад.

— И что же я там увижу?

— Субботнюю Воду. Великую реку-океан, которая огибает весь мир. Она совсем не такая, как море. Ее невозможно описать словами. Там, на последнем берегу, растет ель — до того высокая, что ее верхушка почти касается Первого неба. Той ели надо поклониться и попросить, чтобы она указала путь.

— А потом?

— Потом она согнется дугой и станет мостом. Но что именно ты увидишь по другую сторону реки, я не знаю. Туда мне путь заказан — я не из глины сотворен, и нет во мне бессмертной души, дарованной дыханием Фыртата.

— Бессмертной… — повторила Кира, и уголки ее рта дрогнули в невеселой улыбке, — …души.

— М-да, слабое утешение, — сказал кто-то. Вслух, приятным мужским голосом, с тем же акцентом, с каким говорил отец Киры, родившийся в Аквинке — в Соколиной империи. — Жизнь после смерти. Жизнь без смерти была бы куда интереснее. Но увы, таков удел всех или почти всех сынов и дщерей человеческих. Прошу прощения, иногда без банальностей не обойтись.

Мурджилэ тряхнул буйной шевелюрой и устремил взгляд мимо Киры, на что-то — или кого-то — по другую сторону ее кровати. В васильковых глазах отразилось безграничное изумление, к которому примешивался легкий страх. Он моргнул, взмахнул рукой, коснулся лба, будто кого-то приветствуя, и растаял в промозглых осенних сумерках, почти мгновенно сгустившихся в ночную 

Кира медленно повернула голову.

В кресле у очага, где едва теплился огонь, сидел незнакомец. Сидел спокойно и расслабленно, как у себя дома: вытянув ноги в потертых сапогах и положив руки в темных перчатках на деревянные подлокотники. На вид ему лет тридцать; худощавый, с черными, зачесанными назад волосами, в мешковатом черном кафтане со следами дорожной грязи и ночевок то ли под открытым небом, то ли в сарае или хлеву. Озаренный лишь тусклыми отблесками очага, незваный гость выглядел странно отчетливым, как узор, вытканный или вышитый на блеклом фоне сверкающей нитью. На миг Кире показалось, что в его глазах — тоже темных, загадочных — пляшут колдовские язычки изумрудного пламени, и она болезненно содрогнулась всем телом. На вора вроде не похож. А вот на змея…

Она тряхнула головой. В мыслях появилось не то черное пятно, не то дыра, за которой простиралась опять-таки чернота. И в черноте клубились неописуемые формы и смыслы, грозя прорваться сквозь хрупкую пелену разума. Чей-то голос шипел-шептал ей на ухо, что-то обещал, о чем-то рассказывал, задавал вопросы и притворялся, что ждет ответ. Язвительно смеялся. Она не понимала ни слова, будто говоривший изъяснялся на чужеземном языке. Да и не было рядом никого, кроме незнакомца, который молча сидел и ждал.

— Ты… кто?

Томаш, Казимир и Делия трижды приводили к ней лекарей и один раз — ведуна. Что холеные горожане в чистеньких кафтанах, что отшельник в лохмотьях, с лицом, похожим на кору столетнего дерева, — все они оказались одинаково бессильны, и Кира, вспомнив о своих хозяйских правах, запретила таскать в дом чужаков.

Наверное, не стоит удивляться, что ее не послушались.

— Хватит с м-меня… докторов.

— Разумеется. — Незнакомец еще немного помолчал, устремив на нее немигающий, как у балаура, взгляд. — Вам, госпожа Адерка, не нужен ни доктор, ни знахарь, потому что от медицины в вашем случае не будет ровным счетом никакого толка. Возможно, помогла бы ворожея, но они не любят городских и прячутся так, что до Второго потопа не найдешь. Однако чародей гораздо лучше ворожеи, и чародей… точнее, граманциаш… теперь к вашим услугам.

Кира с трудом приподнялась на локтях. Одеяло соскользнуло, ключицы обдало холодом. Месяц назад она бы провалилась к самым корням Мирового древа всего лишь от мысли о том, чтобы принимать незнакомого мужчину в одиночку, в таком виде — простоволосой, неумытой, в несвежей сорочке. Но змеи, целители и замаячившее на горизонте место-без-воспоминаний навеки покончили с ее стыдливостью.

Граманциаш… Сквозь тоску и тупую боль в груди пробился росток любопытства. Слово было колючим и опасным, как застрявшая в горле рыбья кость. Мысли заметались стайкой перепуганных птиц над камышами; чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, пришлось закрыть глаза и перевести дух. Нет, сказок про странников в черном ей мама не рассказывала. Эва Адерка не любила жуткие истории, которые закапывались в ил на самом дне памяти, а потом время от времени выбирались оттуда, заставляя с криком просыпаться по ночам. Она о таком предпочитала умалчивать.

Но нашелся другой сказочник.

— Ч-ч… чернокнижник, — проговорила Кира, пристально глядя на гостя.

Он вежливо улыбнулся и кивнул. В темных глазах вновь мелькнули изумрудные блики. Нет, не померещилось. Кира вдруг поняла, что лицо у него очень странное: красивое… да, красивое, взгляд не оторвать… но стремящееся прочь от любых других слов и определений, то и дело исчезающее, как ныряющий под нити основы челнок. Она видела удлиненные очертания, чуть впалые щеки, резко очерченный подбородок. А какой у гостя нос? Прямой или с горбинкой? Есть ли у него борода? Жесткий ли рот или с пухлыми, женственными губами? Морщины на лбу, оспины или шрамы на щеках? Ничего. Лишь намеки, очертания. Незаконченный узор.

Но… узор красивый.

Кира села ровнее.

— Граманциаш, — сказала она, неотрывно глядя на чернокнижника. — Выпускник Тринадцатой школы, ученик… той, кого не принято упоминать ночью. Чародей, для которого не существует правил. А вы действительно умеете летать верхом на балаурах?

— Действительно, — бесстрастно подтвердил гость. — И не только летать. И не только на балаурах. Что же до правил, они все-таки существуют: например, я всегда выполняю то, о чем меня просят. И, по правде сказать, если упомянуть мою наставницу — хоть ночью, хоть днем, — не случится ровным счетом ничего ни плохого, ни хорошего. Она точно не появится — делать ей больше нечего, отвечать на каждый призыв. Ну, если вам так удобнее, пусть остается Той-Кого-Нельзя-Называть. Вижу я, госпожа Адерка, вы неплохо осведомлены.

Последние слова прозвучали с нескрываемой иронией. Кира набрала было воздуха в грудь, чтобы съязвить в ответ, но не успела — увидела краем глаза знакомый золотисто-оранжевый