За ней стоял Николай Александрович. Смотрелся он сущим покойником – бледный, осунувшийся, с влажными глазами. Хотя Корсаков уже выглядел более-менее нормально, кожа Коростылева оставалась пугающе прозрачной – синеватые сети вен и артерий проступали даже в полутьме спальни.

– Владимир… Николаевич… прав… – просипел Николай Александрович. – Ты в опасности…

* * *

Они снова встретились в кабинете, ставшем неформальным штабом для команды Корсакова. Николай Александрович полулежал на диване, укутавшись в одеяла и болезненно щуря красные воспаленные глаза. Павел, Вильям Янович и Федор заняли кресла. Владимир несколько беспардонно восседал на столешнице, будто бы демонстрируя, что сейчас он является хозяином кабинета, а не его номинальный владелец. Да и взгляды остальных собравшихся, обращенные к Коростылеву, были полны подозрений. Наталья осталась в спальне – супруг обещал все ей рассказать, но позже, не желая еще больше пугать и без того вымотанную постоянными переживаниями женщину. Он попросил Корсакова позволить им на несколько минут остаться вдвоем, а затем присоединился к собравшимся в кабинете, еле шаркая ослабевшими ногами.

– Вы, должно быть, сочтете, что я лишился рассудка, – наконец тихо произнес Коростылев.

– О, поверьте, если кто и готов вас выслушать, то это мы, – с ободряющей улыбкой сказал Владимир, но глаза его остались холодными. Меж пальцев перекатывалась всегдашняя монета, выдавая беспокойство своего владельца.

– Откуда же мне начать…

– С начала, конечно же.

– С начала? – переспросил Николай Александрович. – Что ж, тогда нам придется перенестись на двадцать лет назад. Моя семья перебралась сюда довольно поздно, да и использовала дом скорее как летнюю дачу, поэтому здесь никто не жил подолгу. Но… все равно мы с Никитой ощущали связь с этими местами. Особенно с озером. Слуги боялись его, рассказывали страшные сказки, звали Чертовым, но нас оно никогда не пугало. Скорее манило. Шептало. Являлось во снах, когда родители увозили нас обратно в город.

Коростылев болезненно закашлялся и издал горлом пугающий всхлип. Федор метнулся к стоящему на тумбочке графину, налил стакан воды и передал его хозяину. Тот схватил его дрожащей рукой, расплескивая, и осушил в одно мгновение. Приступ унялся. Коростылев помолчал, приходя в себя, а затем продолжил:

– Я ненавижу себя. Ненавижу все двадцать лет, с тех пор как утонул Никита. Кляну за трусость…

– Трусость? – переспросил Постольский.

– Да, – кивнул Николай Александрович. – В то утро мы играли во дворе, когда услышали его. Зов. Зов озера. Он… Не знаю, сможете ли вы меня понять, но он был неумолим. Он повелевал. Звал нас к себе, подчиняя все чувства. Все, кроме страха. Я испугался. Так, как не боялся никогда в жизни. И это словно бы помогло мне очнуться. Заглушить зов. А Никита… Никита пошел на него как завороженный. И я позволил ему уйти. Не попытался остановить. Боялся, что стоит мне приблизиться к нему, как зов вернется и на этот раз я не смогу ему противостоять.

Говоря это, Коростылев дрожал. Голос его, и без того тихий, сбился на шепот. Похоже было, что он плачет, содрогается от рыданий, однако ни одной слезы не стекло по его впалым щекам.

– Я никому не рассказывал эту историю. Даже родителям. Даже Наташе. Мне было так страшно… Я не вынес бы их осуждения… Поэтому я молчал. Молчал, когда искали Никиту. Когда его оплакивали. Но самое ужасное, что, проглотив брата, озеро унялось. Я больше не слышал его голоса. Так долго, что даже забыл о произошедшем. Для меня Никита просто утонул.

Он замолчал. Корсаков немного подождал, а затем спросил:

– Что произошло потом?

– Потом? – переспросил Коростылев. – Потом я встретил Наташу. Влюбился. И как-то невольно подумал, что неплохо бы нам вернуться, хоть ненадолго, в наш фамильный дом. Слишком поздно я понял, что мысли это были уже не мои…

– А чьи?

– Это сложно объяснить, – замялся Николай Александрович. – Но, наверное, проще будет сказать, что меня позвало оно. Озеро. Сначала тихонько, почти незаметно. А когда я попал сюда, голос изменился.

– Как?

– Озеро стало говорить со мной голосом Никиты. Когда я оставался один. Я слышал его шаги. Слышал, как кто-то скребется в стенах. Слышал его шепот в пустых комнатах. И в своей голове тоже. Я думал, что схожу с ума.

Все слушали Коростылева молча. Корсаков сохранял каменное лицо, стараясь не выдать эмоций, не показать, насколько ранит его рассказ хозяина усадьбы.

– Я поделился своими страхами с отцом Матфеем, из деревни, – продолжил Коростылев и криво ухмыльнулся. – Кому еще исповедоваться, как не священнику. Я и не чаял, но он почему-то выслушал меня со всей серьезностью.

Дальше Николай Александрович еще раз пересказал то, что Владимир и так уже слышал от Матфея. Несмотря на это, Корсаков и не думал его перебивать. Напротив, он слушал еще внимательнее.

– После того как я нашел пещеру и особенно когда увидел у жены этот жуткий цветок, я понял, что беда близко, – перешел к окончанию своего рассказа Коростылев. – Моей семье угрожала опасность, и исходила она от озера. Я был уверен, что на дне его спит самое настоящее зло, убившее моего брата. И понял, что с ним надо покончить. Несколько бессонных ночей я провел за опытами, стремясь создать химическое соединение, которое сможет воспламениться под водой.

– Чтобы взорвать бомбу? – спросил Постольский.

– Да, – кивнул Коростылев. – Чтобы найти источник заразы – и выжечь его.

– И как, вам удалось найти нужную формулу? – не отставал Павел.

– Не знаю, – покачал головой Николай Александрович. – Отчасти. Я смог создать прибор, который может короткое время гореть под водой, давая яркий свет, навроде римской свечи[21].

– Его-то вы и применили, когда мы встретились на дне? – уточнил Владимир.

– Да. Что же до бомбы… Мне не удалось ее испытать, – потупился Коростылев. – Не хватило времени. Когда слуги начали шептаться о том, что озеро горело ночью, а затем я увидел это своими глазами, то понял: медлить больше нельзя. Бомбу пришлось собирать быстро, однако она должна была сработать. Сработала бы точно, если бы не…

Он снова замолчал, собираясь с силами.

– Я опустился на дно и увидел то, чего там быть не должно.

– Арку, – сказал Корсаков.

– Да, – кивнул Николай Александрович. – А в ней стоял Никита. Так, словно он находился на суше, а не на дне острова. Вода не доставляла ему ни малейших неудобств.

– Он выглядел так же, как в детстве? – уточнил Корсаков.

– Нет. Он вырос, как и должен был,