— Всё. Уходим. Ты можешь идти сама или я тебя на руках потащу?

Хотя в голове словно бил набат после того удара, Ворон помнил, как их поймали, вот только пока не успел даже мельком осмотреть Лизину ногу.

— Могу… могу идти… — зашептала она.

Он поднялся, потянул её за руку, и в этот момент Лиза вдруг вскрикнула, рванулась вперёд и толкнула его в спину. Ворон только успел обернуться, когда из темноты выскользнула тень — один из зэков. В руках у него блеснула тонкая заточка, знакомая до боли — та самая, что когда-то выточил сам Ворон.

Он рванулся навстречу, но всё случилось в один миг: Лиза шагнула между ними, и острие вошло ей в грудь. Она коротко охнула, дёрнулась и обмякла, падая на землю.

— А-а-а-а! Мразь! — взревел Ворон, и в глазах его всё почернело.

Зэк замахнулся ещё раз, но ударить не успел. Ворон врезался в него всей массой, сбил с ног, прижал к земле. И понеслось — кулаки влетали в лицо, в висок, в скулу. Каждый удар был тяжел, как молот по наковальне. Мох под головой противника хлюпал, кровь смешивалась с грязью, липла к пальцам, брызгала на лицо. Он бил, бил и бил, пока тело не перестало хрипеть и дергаться и не застыло в глухом месиве.

Только тогда Ворон оторвался, тяжело дыша, и глянул на Лизу.

Здоровяк вскочил, споткнулся о корень и снова рухнул на колени рядом с Лизой. Руки тряслись, дыхание сбивалось, а он всё смотрел в её лицо, белое, как туман над рекой.

— Лиза… — только и смог он выговорить, хватая её ладонь.

Брови её дёргались, глаза странно блестели. Она пыталась сказать что-то, губы шевелились, дрожали, но голос застревал в горле. Только шёпот, едва слышный:

— Прости… Надо было… Не надо было нам… нам уходить…

Фраза оборвалась. И в тот миг Ворон увидел, как алая струя, бившая из груди, ослабла, огромное красное пятно будто замерло. Сердце Лизы больше не билось.

Он застыл, не веря, ещё ждал хоть малейшего движения или хоть вздоха, но всё вокруг молчало. Сжал кулаки так, что пальцы затрещали в суставах, и заревел в пустоту. Плевать, даже, если услышат. Тот, кто должен был караулить, лежал неподалёку с разбитым лицом и уже не смотрел на этот мир.

Ворон, шатаясь, встал и поднял Лизу на руки. Тело её показалось лёгким, как у куклы. Он сделал шаг и ещё шаг, не чувствуя ни боли, ни тяжести. Продирался через лес. Он нёс её к реке, к обрывистому берегу, куда шумно катился поток. Остановился на утёсе, глянул вниз, на бурлящую воду.

— Прости, что не могу похоронить… — хрипло сказал он. — Прощай.

И с этими словами Ворон опустил её тело в реку. Волны сомкнулись, унося её прочь, будто спеша спрятать от этого жестокого мира.

Он стоял ещё какое-то время, пока сердце не сдавило тупой болью. И вдруг — шорох за спиной. Ворон резко развернулся, вырвал из-за пояса заточку, ту самую, что только что отобрал у убийцы своей девушки.

Кровь кипела. Он был готов убить любого, кто приблизится.

* * *

Я бежал по лесу, сбросив первый надрывный темп и оставив за плечами гонку, в которой хвост остался далеко позади. Дышал теперь размеренно, экономил силы, растягивал их на километры, что предстояли этой ночью. Каждый шаг ритмичен, а мягкая хвоя глушит удары подошв. Впереди — излучина реки, наша точка. Там мы и условились встретиться с Вороном, если ему удастся вытащить Лизу.

Наверняка зэки сейчас метались где-то в темноте, рыская наугад, или, матерясь, вернулись в лагерь. Как бы то ни было — моя миссия выполнена. Я отвёл их, дал шанс. Теперь оставалось только уйти к реке.

Чем ближе был к воде, тем осторожнее становились шаги. Лес оживал ночными звуками, но в этих звуках можно было легко спрятать себя, если бежать правильно, почти неслышно.

И вдруг впереди, на фоне серебристого отсвета реки, я заметил силуэт. Чёрный, неподвижный, огромный. Стоял, опустив голову, словно врос в землю. Я узнал его сразу.

Это был Ворон, и он стоял здесь один.

Я сделал шаг, сухая ветка под ногой хрустнула. Я не скрывался, наоборот, хотел, чтобы он услышал.

Байкер вздрогнул, резко обернулся, выхватил заточку, та блеснула в его руке.

— Эй… спокойно, Ворон, — сказал я негромко.

По щекам здоровяка катились слёзы. Никогда бы не подумал, что такая туша, привычная рвать зубами врага, может плакать. И от этого на душе стало ещё тяжелее.

— Они убили ее… — прохрипел здоровяк.

— Сочувствую, брат, — выдохнул я и помотал головой, будто хотел стряхнуть тоску и тяжесть. — Никакие слова не снимут твоего горя, но знай — мы сделали всё, что могли. Очень жаль… Теперь надо уходить.

— Нет, — зло бросил он. — Уйти? Не-е-ет. Я вернусь. Я их всех уничтожу.

— Как? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.

Он поднял заточку.

— Вот этим.

Я покачал головой.

— Против целой банды? У них ножи… — я сделал шаг ближе. — А ты один.

— Я их рвать буду на куски. Всех, — голос его дрогнул. — Каждого, кто…

Я подошёл, положил ему руку на плечо. Почувствовал, как ходуном под рубахой ходят мышцы, напряжённые до предела.

— Слушай, брат… — сказал я тихо. — Если хочешь отомстить — сделай это с умом. Иначе толку не будет.

— Я должен…

— Всё, — сказал я. — Хватит метаться, пора думать. Разработать план. Если ты собрался идти один и резать их всех, учти, что они сами уже идут за нами. В любом случае столкновение неизбежно.

Ворон молчал, боролся с желанием вернуться в лагерь, где мучили и убили Лизу.

— У нас женщины и старик, — продолжал я, глядя прямо в его злые, покрасневшие глаза. — Мы не сможем быстро идти. Нас, скорее всего, догонят… Придётся принять бой. И лучше, если в этот момент ты будешь рядом с нами, а не бродить по лесу со своей заточкой. Сейчас каждый кулак на счету.

Он сплюнул, отрезал резко:

— Я никому ничего не должен.

— Тише, тише… — я поднял руку, словно усмиряя его, и сделал шаг ближе. — Ты так же говорил, когда уходил с Лизой. Но ты ошибся. Не повторяй ошибок, брат.