– Да. Оставьте как есть.

Перед глазами всплыло носатое лицо доктора Белова с впалыми щеками. Он что-то невнятно бубнил, рассматривал снимки и выписывал рецепты. Последнее как раз актуально.

А еще актуально разузнать, не пустышкой ли я занимаюсь. Но телефон Лансу оказался выключен. Металлический голос Паутины обнадеживающе сообщил мне, что абонент появится в сети позже. Я тоскливо оглядел приведенный в беспорядок кабинет. Да, мне определенно нужна была секретарша. Лучше, конечно, в объявлении так не писать – дипломатично назвать помощником или ассистентом. А еще желательно ей платить, хотя бы изредка. Я представил Гэм за свободным столом, мурлыкающую под музыку в наушниках, деловито перекладывающую папку из стопки в стопку. Улыбнулся и тут же разозлился на себя. Одного дня совместной работы мне вполне хватило, чтобы желать навсегда избавиться от подобных мыслей.

Гэм точно сняла бы с со стен пожелтевшие газетные вырезки на кривых гвоздиках. Убрала бы в шкаф, а потом в мусорку идиотский тупой муляж меча в ножнах с местами облезшей краской – подарок болтливого и прижимистого клиента. Снимать фотографию не разрешил бы – мой силуэт в теплом пальто и шляпе на заснеженном берегу на фоне ледяного моря и коричневых скал. Понятно, что подделка – ледяных морей не существует. И совершенно не помню, откуда она у меня.

***

В городе полно маленьких театров. Наверное, их примерно столько же, сколько и баров. Но бары я знал все, а в театре появился только один раз и увидел там Гэм. Узнать ее было невозможно. Роль без слов, только танец. Ее белая прозрачная накидка мелькала в полумраке зала серебристым облаком, она же была ее одеждой. На фоне пыльных статичных декораций Гэм была сгустком жизни, порхающим от одного актера-манекена к другому. Но вот пол залился красным светом. Гэм упала.

Я смотрел на ее мерцающее театральным гримом лицо, впитывающее свет и отдающее его удвоенным сиянием. Но казалось, что никто не замечал слов в ее танце. Сквозь сухое покашливание и ерзанье на деревянных стульях, доносились смешки. Кто-то грузно поднялся и вышел, задев мой стул и не извинившись. В свете юпитеров кружились пылинки.

Молчаливый танец Гэм не сопровождала музыка, только шорох ее ножек в пуантах цвета шампанского и поскрипывание старых досок маленькой сцены. Вряд ли я был виден в темноте зала, разве что шляпа выдавала, если присмотреться. Но Гэм не смотрела в зал. Как и любая отданная танцу актриса, она смотрела в себя. Снова падение. На этот газ громче. Свет медленно померк. С полдюжины неумелых хлопков ладонями прогнали тишину, а затем зал наполнился грохотом сдвигающихся стульев и топотом тяжелых ног.

Я подождал пока зал опустеет, а темнота сменится тусклыми желтыми фонарями. Гэм сидела на краю сцены и обхватив руками коленку. Волшебство исчезло. Она осталась кусочком роли среди плохо покрашенных, дышащих старостью декораций, пыльных досок и мокрых пятен от пары десятков ног. Я похлопал снова. На этот раз получилось громко. Гэм подняла на меня взгляд и вымученно улыбнулась.

– На этот раз ты меня преследуешь

– Неправда. Я заметил афишу в метро и узнал твое лицо.

– Да. Мне еще за нее штраф придет.

Я поднялся со скрипучего стула, подошел к самой сцене. Гэм отняла руки от коленки. Под тонкой разорванной тканью расплывалось красное пятно.

– Последнее падение было не совсем запланированным. Тут полно гвоздей и неровные доски…

– Пойдем, найдем тебе пластырь. И поговорим.

Она вздохнула и покачала головой.

– У меня есть. И я очень устала.

– Ну не от разговоров же. Последние полтора часа ты не сказала ни слова.

Гэм улыбнулась.

– Ладно, идем. Не зря же ты пришел сюда в конце концов. Только мне нужно переодеться и смыть это, – она обвела тонким пальцем лицо. Я кивнул в ответ.

В городе, как я уже говорил, столько же баров, сколько и театров. Вот только расположены они вовсе не рядом друг с другом. Мы шли по теневой улице, в общем то параллельной проспекту, только плутающей с обратной стороны домов. Тут здания не сверкали фасадами, а дышали сыростью распахнутых подъездов. Желтые фонари освещали зелень мусорных баков, переполненных к концу дня, и сонные лавки. В тишине не хватало цоканья каблуков – Гэм снова была в кроссовках, все тех же белых, но со следами недавнего дождя.

– Зачем ты пришел? – спросил она.

– Чтобы сказать, что ты плохая и совершенно сумасшедшая помощница, но без тебя я топчусь на месте весь день. Хотя прочел дневники уже дважды. И у меня есть идея, что ты меня обманываешь. Ты не была там с остальными.

– Мы кажется уже обсудили это.

– Значит, ты Калугина! Только она из всей этой группы была хоть как-то связана с танцами – три года балетной школы.

Гэм засмеялась.

– О, боже! Нет! Это самое обидное предположение из всех возможных.

– Потому что оно правдивое?

– Потому что я не Саша Калугина, уж поверь мне. И, кстати, мы пришли.

Под одиноким фонарем чернела дверь без вывески. К ней вела ржавая лестница с остатками перил. Пахло табачным дымом, хотя видимого источника не было нигде.

– Это что, бар? – не поверил я.

– Почти. Неоновая вывеска и все как ты любишь – лицом в проспект, но мы пройдем через кухню, – она подмигнула мне. – Потому что я совершенно сумасшедшая.

Нас никто не выгнал. Только хмурый повар поздоровался с Гэм и с подозрением покосился на меня. Бармен тоже признал Гэм, а меня проигнорировал.

– Иногда я тут завтракаю, – объяснила она. – И почти всегда ужинаю.

Мы сели у окна. За стеклами сиял светодиодный город, лениво ворочая потоками машин. Жизнерадостный фикус закрывал часть обзора и норовил коснуться моего лица.

– Ты можешь курить, если захочешь. Один их немногих баров, где это разрешено. Посмотрю, как ты срываешься и предаешься пороку. В конце концов сегодня ты видел меня голой, имею право на месть.

– В прозрачной накидке, – уточнил я. – И наверняка под ней было что-то телесного цвета.

– Нет не было, – хмуро покачала головой Гэм и вчиталась в меню. – И, кстати, как тебе?

– Ну… ты красивая. И… стройная.

Она рассмеялась, потирая лоб пальцами.

– Боже! Я про танец.

– Ну, в этом я ничего не понимаю. Но мне понравилось, хотя, признаюсь, большую часть символизма я просто не понял.

– А может его там и нет? Может весь смысл в том, чтобы танцевать обнаженной на сцене?

Я с сомнением покачал головой.

– Ну вот, значит что-то да понимаешь. И я очень рада, что ты