– Отвечай, Мио. Тебе есть что сказать? Ты осознанно подвергла оммёдзи и моих гостей опасности?

– Спектакль должен был продолжаться, – произнесла она, хоть и не сразу. Сначала опустилась на колени перед императрицей и приняла позу, в какую садились, когда знали, что сегодня исполнится смертный приговор, и собирались свершить его сами. – Третье сказание не могло оборваться прямо во время кульминации. Оммёдо ведь делает вас такой счастливой, Когохэйка… Мононоке и сражения с ними… Снова увидеть вас такой – это всё, чего я хотела. Кошки никогда не лгут, и поэтому я не лгала тоже. Я всё рассчитала, всё предусмотрела, чтобы никто из рода нашего не пострадал…

– Но не беда, если бы пострадали мы, не так ли? Нас, каких-то там оммёдзи, можно и убить?

Императрица молчала, и потому все молчали тоже, но не Кёко. Она и не собиралась встревать, но слова кололи язык, как её со вчерашнего дня кололо воспоминание о красном пятне на заветном пурпуре и не бьющемся лисьем сердце. О том, что она сама несколько раз чуть не рассталась с жизнью за эти два дня, Кёко уже даже не упоминала.

В почти детском лице Мио – безусловная преданность, обманчивая мягкость её прошлого хозяина, которому это лицо принадлежало… Но в разноцветных глазах – отражение когтей, которыми она была готова вонзиться в любого, кто не был им или её императрицей.

– Только если бы это заставило Джун-саму смеяться, – ответила Мио спокойно, и Кёко даже не сомневалась: она совершенно не преувеличивает и не врёт. – Людская жизнь ничто по сравнению с кошачьей. Я бы убила всех людей, если бы это помогло унять боль моей госпожи или вернуло ей её котёнка.

Бубенцы на кимоно Кёко зазвенели.

«Так это они звенели из-за Мио? И тот ужасный запах, словно смерть в лицо дыхнула… Кайбё, готовая и желающая убивать ради своей госпожи», – поняла Кёко, а потом вспомнила, что сказал Странник: «Умом кошек не понять».

И всё-таки Кёко пыталась. Она бегло осмотрела котов-виновников, сбившихся в одну чёрную тучу за спиной Мио, и заметила, что у каждого чего-то да недостаёт: у кого кончиков ушей, у кого целого хвоста… У кота постарше, с седой мордой, и вовсе отсутствовала передняя лапа. Кёко тут же воскресила в памяти, как Лазурь описывал места происшествий, то, что находили вместо жертв.

«Они добровольно с частями тела расставались? – осознала вдруг она. – Чтобы убедить всех в существовании мононоке? И императрицу… Какое же то безрассудство!»

«И какая же великая любовь».

Кёко никогда не видела у людей такого взгляда, как тот, которым коты взирали на свою Джун-сама. Разом весь берег, весь партер, все кошки, стоящие на обломках лож, от самого пухлого комочка до старого кота, покрытого шрамами вдоль тела, тоже преклонили перед ней колени и опустили уши. В этом жесте – их душа, распахнутая и обнажённая, как нижнее платье кимоно и плоть без кожи. Такое людям никогда не заслужить, не выпросить, не ощутить даже – на такую любовь способны лишь животные. Здесь и вправду бессилен ум. Кёко могла лишь предполагать, что чувствует нечто похожее, только когда думала о своей семье.

Императрица сделала пару шагов вперёд, и озеро, вернувшее себе бирюзовый цвет, через зеркало которого шёлковой нитью вился Млечный Путь, заколыхалось в такт.

– Милая Мио, – вздохнула Джун-сама над ней. – Преданная Мио, отважная Мио… Я так благодарна тебе. Такой хранительницы Высочайшего ларца, такой слуги и днём с огнём не сыщешь! – сказала она, и Мио замурлыкала в ответ, прильнула щекой к раскрытой ладони и золотому рукаву утикакэ, который сама пошила, носом потёрлась о ткань и выглядывающие из-под неё пальцы. – Но я не твой хозяин. Понимаешь?

В тоне императрицы – ни ноты упрёка, в её любящем светлом лице – ни намёка на гнев или жалость. Но этого было достаточно, чтобы Мио устыдилась, чего Кёко за ней ни разу не замечала. Нижняя часть спины её задрожала мелко, будто она пыталась вилять хвостом, которого не было. Разноцветные глаза раскрылись широко, приоткрылся острозубый рот, и Мио резко опустила голову, признавая вину, даже если не искренне.

– Не уверена, что понимаю… Разве вы не рады? – промяукала Мио растерянно. – Разве вы не сказали, что вам понравилось?

– Рада. Понравилось, – кивнула императрица. – Я не о том, я не о спектакле. Нельзя относиться к людям так, как ты сказала. Более ценной жизни, чем кошачья, нет. И более ценной нет, чем человеческая. Жизнь есть жизнь, её нельзя сравнить или измерить.

– Однако вы сами сказали мне убить их! Тех людей, из-за которых умер мой хозяин, – воскликнула Мио исступлённо, и Странник с Кёко переглянулись. – Мне правда легче тогда стало. Разве это не значит, что все люди…

– А твой хозяин? – спросила императрица, не дослушав. – Тот что, не был человеком? Или, думаешь, он один такой особенный? И ни у кого из присутствующих здесь не было хозяев не менее достойных? – И она оглядела всех котов. Кто-то закивал яростно, забормотал о своём прошлом хозяине или даже нынешнем, которого покинул ненадолго только ради того, чтобы на кошачью гору в Танабату явиться. – Видишь. Я снова улыбнулась впервые за столько лет лишь благодаря тебе, Мио… Но впервые же я чувствую вину перед нашими гостями. Придётся тебе понести наказание и за это тоже. Вам всем.

Кольцо из бакэнэко и нэкомата, и без того плотно обступивших Кёко со Странником, сделалось ещё у́же и теснее, и до Кёко неожиданно дошло: говоря о наказании, императрица обращается и к ним двоим тоже.

XVI

В эту ночь звёздная кошка всё-таки повстречалась со своим возлюбленным котом-охотником, и когда это свершилось, на небе родились новые звёзды – их котята, один из которых перевернул со стола кувшин с молоком, отчего тот залил весь мир от края до края. И так Млечный Путь стал ещё шире, ещё необъятнее и ярче. Однажды, когда котят станет слишком много и они разольют все-все кувшины на родительском столе, Млечный Путь станет таким большим, что затопит землю и смоет с неё людей. Тогда останутся одни только кошки. И сладкого небесного молока у них будет столько, что можно будет лакать его до скончания веков!

По крайней мере, так утверждал императорский сказитель, развлекающий толпу с каменной платформы, на которую обычно грузили бочки со сливовым вином. Кёко и сама почти уверовала в это, пока слушала его краем уха, уже отработанными движениями пересчитывая поданные монетки и нанизывая их на верёвку, прежде чем кивнуть и дать добро.

– Следующий!