Его немного напрягала эта своеобразная моральная арифметика. Он не планировал её убийства. Да. Однажды под её руками его плоть уже трескалась от пламени. Но он знал также и то, что месть может быть сладкой, но бессмысленной. Он считал в уме, что живой, сломленный информатор ценнее мертвой марионетки. Он хотел свободы, а не крови, потому что кровью свобода не выкупается – она порождает войну, а война – это ловушка для него, для его кармана и для тех трофеев, что спрятаны в нём самом.

Он повторял в уме эту схему – раз, два, три – как шепот потайной считалки. Каждая операция имела свою метку времени, каждый шаг – план. И даже полноценный алгоритм “если – то”. И в конце концов он лежал, почти улыбаясь про себя. У него была возможность. Не гарантированная, не сиюминутная, но возможность.

Он зарекался только об одном – не стать тем, кем она была. Палачом ради удовольствия. Он был охотником, но не зверем, что теряет смысл в чужой крови. Значит, когда придёт час, он опередит её не яростью, а расчётом – и уйдёт в ночь, оставив за собой тишину и маленькую дыру в её гордости, через которую пробьётся его свобода.

Размышляя над всем этим, Кирилл лежал всё так же неподвижно, словно в забытьи, но его внутренний взор его был острым, как лезвие. Он наблюдал, и каждое движение в соседней клетке запоминал. Достаточно молодая эльфийка – та самая, что когда-то смаковала его стоны и боль, теперь выглядела жалко. Её тонкие пальцы то и дело срывались на истеричные удары по переплетению рун, что образовывали стенки камеры. Она металась, словно дикая птица, пойманная в силки, и раз за разом бросалась на светящиеся линии, не обращая внимания на то, как они прожигали её кожу резким, сухим электрическим треском. Вначале её удары были уверенными – с вызовом, с яростью, с тем самым презрением, каким она привыкла смотреть на всех вокруг. Но чем дальше, тем больше в её движениях появлялось суеты. Судя по всему, её собственное отчаяние нарастало.

Кирилл слышал, как её дыхание стало рваным, словно хрип у загнанного зверя. Слышал, как голос, ещё недавно полный приказного металла, срывался на визг и плач.

– Вы не имеете права! – Кричала она, впиваясь ногтями в светящуюся решётку. – Я служила Великому дому Рилатан! Метрополии! Я исполняла приказы! Выпустите меня немедленно!

И именно в этот момент раздавался смех. Холодный, женский, почти ленивый. Две охранницы, стоявшие неподалёку, переговаривались вслух, не заботясь, что их слышат.

– Смотри, а ведь ещё недавно она строила из себя верховную судью чужих судеб, – хмыкнула одна, поправляя ремень с рунами на поясе. – Помнишь, как она заставляла нас ночами караулить под её окнами только потому, что ей казалось, будто кто-то шепчется за её спиной?

– Ха, – откликнулась вторая. – А как она устроила разнос тем лекарям… Только потому, что они посмели не склониться достаточно низко, когда вошли в её зал? И ведь могла же упрятать в такие же клетки любого, кто не понравился. Вот теперь пусть сама попробует посидеть в этом месте, и побыть чужой “игрушкой”.

И снова смех, насмешливый, почти издевательский. Эльфийка, казалось, только сильнее задыхалась от этих слов. Она билась ещё яростнее, ногти ломались об узоры, руки покрывались кровавыми полосами. Но решётка и не дрогнула. Магия, сплетённая в этот отсек, была рассчитана не на одного пленника. Это было нечто вроде тюрьмы для самых опасных.

Кирилл же отмечал детали. Не только её отчаяние. Он видел в этом слабость – брешь, через которую можно будет пройти, если выбрать момент. Она уже не была той холодной и надменной фигурой, что когда-то держала его жизнь в руках. Теперь перед ним трепетала пленница, которую лишили главного – власти.

Да… Именно тогда он и уловил ту самую странность, что раньше ускользала из его внимания. Везде, где бы он ни был после пленения, на корабле, в лаборатории, в карцере, он видел только женщин. Стражниц, врачей, палачей. Все они были эльфийками. Мужчины, даже редкие, и которых Кирилл ранее замечал, теперь вообще исчезли.

Это было неправильно и изрядно настораживало парня. Он задумался. Или мужчин действительно уже не было на корабле, или же их скрывали от чужих глаз? А если скрывали, то почему? Слишком ценные? Или слишком ничтожные, чтобы показывать пленнику?

Тем временем смех охранниц резал воздух. Они не просто издевались над бывшей “госпожой” – они припоминали ей каждую мелочь, каждую подлость.

– Помнишь, как она заставила нас охранять её личные покои три дня подряд, не позволяя сменяться? – Сказала одна, прищурившись. – Только ради того, чтобы похвастаться перед младшими офицерами своим “влиянием”.

– Ага… – Фыркнула вторая. – А потом же именно она и шепнула старшим, что мы якобы смотрим не туда, когда мимо проходили… После этого на нас висели выговоры.

Теперь в их голосах звучало то, что раньше он не слышал у эльфиек – злорадство, смешанное с облегчением. Словно падение этой молодой женщины дало им право на маленькую месть. Кирилл наблюдал за всем этим сквозь полуприкрытые веки. Он не вмешивался, не выказывал ни звука. Но внутри себя он видел картину куда отчётливее. Её гордыня рушилась. Та, что когда-то ломала других, теперь ломалась сама. И именно это превращало её в уязвимое звено, которое можно будет использовать.

И чем громче смеялись охранницы, чем сильнее отчаяние терзало её, тем спокойнее и холоднее становились мысли Кирилла. Он видел перед собой сцену не просто падения – он видел открывающуюся перед ним возможность. Хищник всегда ждёт, когда жертва потеряет равновесие. И этот миг был близок.

Он слушал её крики, слышал хохот охранниц и считал их так же бесстрастно, как считал узлы на стене – как элементы уравнения, где каждая переменная вела к одному решению. Разговор? Сейчас? Нет. Разговаривать – значило дать ей время сжать в кулак свою прежнюю власть, определить цену и продать его за неё. Он видел, как в её словах ещё жила скользкая, рыночная формула:

“Я верну вам услугу – вы вернёте мне должность и честь.”

Для такой торговли она предпочла бы продать всё – и предать мигом, без колебаний. Он помнил это по её глазам, по натянутой улыбке в камере пыток. Та улыбка знала цену любого предательства.

Поэтому первое и недвусмысленное понимание было простым и холодным. Разговаривать с ней сейчас – значит проиграть. Слова дают время, а время – врагам.