— А давай песню споём, — предложил я, когда мы отсмеялись. — Только ты слов, наверное не знаешь.

— Какую?

— А вот эту.

Я запел и Кукуша, на удивление подхватил и пел красиво и открыто. Как Лещенко.

Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам

Утром звезды гаснут без следа

Только песня остаётся с человеком

Песня — верный друг твой навсегда

Через годы через расстоянья

На любой дороге в стороне любой

Песне ты не скажешь до свиданья

Песня не прощается с тобой…

* * *

Кукуша завёз меня во двор к Альфе. Я вышел, подошёл к подъезду и приложил чип от её ключей. Домофон пискнул, сообщая всему дому, что кто-то вошёл. Я проскользнул в тёмный, холодный подъезд, прошагал по ступеням и остановился перед её дверью.

Несколько секунд стоял, глядя на ключи в ладони. Потом уверенно вложил один из них в замочную скважину и повернул. Дверь открылась, и я шагнул через порог. Альфа услышала и, словно испуганная лань, выскочила в коридор. Босая, в длинной футболке.

— Это я, — сказал я. — Всё хорошо. Всё хорошо.

Я тихо прикрыл за собой дверь и сбросил грязные кроссовки.

— Что… что ты с ним сделал? — спросила она тихо.

— Ничего непоправимого, — ответил я. — Жить будет.

Я подошёл ближе, расстёгивая куртку. Она испуганно отступила. Я сделал ещё шаг и прижал её к себе — горячую и дрожащую.

— Что ты делаешь… — хрипло проговорила она. — Перестань сейчас же… Что ты делаешь…

— Тише… — прошептал я. — Не бойся…

21. Заколдованное место

— Не надо… — прошептала Альфа. — Нам нельзя…

— Не бойся, — ответил я и положил руку ей на затылок.

— Серёжа…

Она не сопротивлялась. Потому что знала, можно. Нам всё было можно. Всё. Потому что в этот момент, так уж вышло, больше ничего и не осталось. Провалился весь мир в какие-то там бездонные хляби. Я подался вперёд, чуть притянул её к себе и нашёл губами её губы. Мягкие, отзывчивые и медовые.

Отстранился и прищурился, пытаясь разглядеть в предутренних свинцовых бликах её лицо, глаза, скулы. Как слепец, я провёл рукой по её распущенным волосам, по щеке, провёл большим пальцем по губам, скользнул ниже, к шее, ключице, острому девичьему плечу, торчащему из растянутого выреза футболки.

Она тоже смотрела. Смотрела во все глаза. Потому что под виниловой глазурью педагогической этики, боязливости и упорядоченности, скрывалось томящееся, живое и жаркое сердце.

Я взял её за руку и завёл в спальню. Она послушно прошлёпала босыми ногами и, войдя в комнату, прижалась спиной к шкафу. Я сбросил с себя куртку и стянул футболку. Альфа молча следила за мной. Я расстегнул ремень и, брякнув пряжкой подошёл ближе, протянул руки и ухватил её футболку за нижний край. Потянул наверх, обнажая смешные пижамные трусы, светлый плоский живот и…

— Погоди… — прошептала она и, чуть подавшись вперёд, перехватила у меня край ткани и сама дёрнула её наверх.

Меня обдало волной тепла и тонкого пряного аромата. Она тряхнула головой, рассыпая тёмные тяжёлые волосы и превращаясь из забитой и вечно старающейся сделать всё по правилам училки в кого-то, кого мне ещё только предстояло узнать.

В белёсом мутном свете заканчивающейся ночи она выглядела волшебно. Её кожа сияла белым матовым светом, а в глазах загорался огонь. Яркий. Жадный. Негасимый.

— И это, — показал я на остатки материи, прикрывающей её чресла.

— Сначала ты, — с серьёзным видом прошептала она, и я, не сдержавшись, снова её поцеловал. На этот раз долго, сильно, напористо.

Мне показалось в этот момент, всё что накопилось во мне за последние пару недель — всё напряжение, вся страсть, вся энергия — вырвались наружу, освобождая, делая меня лёгким, невесомым и чистым.

Я сжал Альфу с такой силой, что она охнула, задохнулась и застонала. Но не жалобно. Застонала так, будто и она в этот самый момент освободилась от того, что мучило и терзало, сдавливало горло и не давало свободно дышать.

Мы повалились на кровать, на смятую простыню, ещё хранящую её тепло.

Её грудь вздымалась, её губы были раскрыты, от неё веяло жаром. Мы оба горели, наполняя небольшую комнату огнём и подгоняя рассвет. Я сжимал её острые прохладные груди и гладкие бёдра, я впивался в шею, гладил, прижимал и смотрел, смотрел, смотрел, не закрывая глаз ни на миг.

Мы хватались друг за друга, как за спасательный круг, как за соломинку. Сейчас мы были нужны друг другу больше всего на свете — больше слов, денег, дружеских взглядов. Альфа отдавала себя так, будто это был последний раз в её жизни. Или… Нет, не так, она брала своё. Брала с жаром, навёрстывала и догоняла, может быть впервые почувствовав себя свободной.

Её кожа покрылась каплями пота, волосы путались и прилипали к лицу. Она выгибалась, сжималась, как пружина и выстреливала, распрямляясь и вытягиваясь в струнку. Она не кричала и не стонала, как раненая птица. Нет. Она хрипела, как животное. Хрипела и, обхватив меня за плечи, прижималась так сильно, как только могла.

А потом мы лежали нагишом на кровати. На спине. Уставшие, обессиленные и, наверное, счастливые. А там, снаружи, уже занималось утро. Проехала машина, залаяла собака и тусклый осенний свет наполнил комнату.

— В школу вместе пойдём? — прошептал я.

Она откинула руку и хлопнула меня по животу тыльной стороной ладони, а потом засмеялась:

— Да, войдём под ручку, поцелуемся и разойдёмся по классам.

— Ага. А на перемене запрёмся в классе и…

— На перемене? — удивилась Альфа. — На пятнадцатиминутной что ли?

— Ну, хорошо, на большой.

— Да, — усмехнулась она и приподнялась на локте. — Только я сегодня вообще в школу не пойду.

— Это правильно. Но долго на больничном не засиживайся. А то кто мне будет пятёрки по литре ставить?

— Даже не знаю, кто. Я-то больше у вас ничего вести не буду.

— Как это? — удивился я.

— Ухожу в другую школу. Частную. Буду деньгу зашибать. Сумасшедшую.

— И когда?

Я нахмурился, а она пробежалась пальцами по моей груди, спустилась к низу живота, перескочила на бедро…

— Побежали мурашки?

— Да.

— Да ладно, ты расстроился что ли? Так даже лучше будет. Я давно туда хотела. Боялась, что