жарче. Выступил пот, вместе с которым выходила грязь. Ух, хорошо! Прям чувствую, как раны ещё резвее заживают. Лепота!
— Так ты чего пряталась? — спросил я наконец. А то надоела эта густая тишина.
— А что, нельзя?
— Я думал, тебе нравится изучать мир. А тут такой дирижабль, каюты, да и вид из окна отличный.
— Мне не нравится, — обиженно заявила где-то в тумане Мита. — Другой дирижабль мне больше нравился. Он был… уютнее. Когда мы снова будет летать на нём?
— Когда он вернётся с ремонтной верфи. Османы же потрепали, пока он улетал перед их нападением, помнишь? — ответил я и на секунду замолчал. — То есть тебе просто не нравится этот роскошный княжеский дирижабль, с каютами чуть ли не из чистого золота, и нападение той твари совершенно ни при чём?
— Нет, ни при чём… — теперь замолчала девушка. Только молчала как-то неуверенно. — Или… при чём?
Я молчал. Просто наслаждался паром, позволяя разным полезным веществам восстанавливать тело. Схватка с той тварью не прошла для меня даром. Через моё тело такое количество маны прошло, что удивительно, как оно не отказало. Снова. Но всё было хорошо: видимо, я стал сильнее, да и лес не пытался меня убить. Теперь он остался в хороших руках.
От этой мысли я улыбнулся.
— Слушай, Коля, что это за чувство, когда в животе всё немеет, мысли скачут, а тело пробирает дрожь? И сердце колотится… — спросила Мита.
— Зависит от того, когда ты его испытала.
— Когда… Когда та тварь появилась из-под земли. У неё не было глаз, но я чувствовала, как она смотрит на меня, заглядывает прямо в… душу? Если она у меня, конечно, есть… и… Это трудно объяснить. Как будто я на миг стала частью чего-то очень большого. Большого и ужасного. И захотела просто пожрать всё живое. Как в тех снах, что я видела, пока спала. Если вообще спала… Я теперь ничего не знаю! И это чувство… оно преследует меня.
— Это страх, — просто сказал я. Нащупал в паре, сменившем цвет на бирюзовый, девушку и привлёк к себе. — Это называется страх. Мы постоянно его испытываем.
— То есть… это нормально?
— Да. Главное, не поддаваться ему. Ты ведь не поддаёшься? — покрепче обнял девушку. Она буквально трепетала в моих руках.
— Нет… Но я не знаю, смогу ли выдержать ещё раз такое. Смогу ли сопротивляться этому зову. Меня ведь звали. Будто домой звали. Я не слышала голос, просто ощущала его, как… туго натянутый поводок.
— А сейчас ощущаешь?
— Нет.
— Вот и хорошо. Значит, ты справилась. Дала отпор. Если всё повторится… когда-нибудь… ты снова справишься. Ну а если нет, знай: я рядом. И всегда готов отлупить тебя по заднице.
Я не видел Миту, но грудью (потому что её голова находилась примерно на этом уровне) ощутил, как она расслабилась, а потом затряслась. Захихикала.
— Звучит не так уж грозно!
Вот она. Старая добрая Мита. Слышу её!
— Это ты просто по жопе от меня не получала!
Девушка в ответ засмеялась пуще прежнего. Но вообще, это неплохая идея…
Я отлепил её от себя, потому что мы слиплись из-за грязи, что покинула наши поры, и положил на верхний ярус.
— А? — не поняла она. — Я же не боюсь больше! Не надо меня лупить! Спасите!
Кричала явно больше для проформы. Так что я вышел ненадолго из парной и вернулся с веником, запарил его, а затем на ощупь стянул с девушки полотенце. И нет, на ощупь совсем не потому, что туман был такой густой, хе-хе-хе…
— Коль, а может, не надо? — уже с большим ужасом в голосе спросила фиолетовая.
— Надо, Мита, надо… — ответил я, а затем свистнул веник, опускаясь на сочную в бирюзовом тумане попку. В нём она казалась тёмно-коричневой.
— Ай! Мама! Мама! — повторяла она услышанную где-то фразу.
Через пару минут пар рассеялся, я подбавил ещё, но уже без добавлений, и снова попарил Миту. Вскоре вместо неё на верхнем ярусе полога лежала безвольная тушка с выражением полного кайфа на лице. Губы расслаблены, глаза прикрыты, а рот приоткрыт, и из него свешивается язык.
— А-а-а… — улыбаясь, выдохнула девушка.
Сейчас бы ещё массаж, но вместо этого нас ждало большое джакузи. Только сперва смыли с себя грязь, и лишь потом залезли в тёплую воду.
— Бли-и-ин… я думала сначала, что умру, но потом стало так хорошо! А это лучше, чем секс?
От такого вопроса я аж поперхнулся пивом. Нашёл в холодильнике пару баночек ледяного. Знает князь Онежский толк в отдыхе.
— Кому как… — только и смог сипло выдавить я.
— Хм… Надо самой проверить… — призадумалась девушка.
Вскоре банные процедуры закончились. И нам должны были принести ужин, так что мы быстро оделись в чистое и вернулись в основную комнату, где ждали все остальные. Ну, кроме Паши: он летел на дирижабле своего брата. И явно был этим недоволен, когда поднимался на борт. А Верещагин попросил отдельную каюту. Ему выделили какую-то мелкую на третьем ярусе. И почему-то он был этому очень рад…
— А вы где были? — с прищуром спросила княжна Онежская.
Она была в голубом банном халате и с таким же полотенцем на голове. К слову, все были одеты так же.
— Купались! — чуть не подпрыгнула радостная Мита.
— Купались, значит… — теперь прищурилась Лакросса.
— Бедная девочка… — покачала головой Лиза и тоже прищурилась.
Да блин, за кого они меня держат вообще? Я уже собрался устроить воспитательную экзекуцию, но в дверь постучались. Это принесли ужин. Много ужина! Несколько плотно забитых блюдами тележек ввезли внутрь, и чего там только не было. Даже и не перечислишь всего. От морских гребешков и свежих устриц до баранины в собственному соку. Для дриады приготовили несколько блюд вообще без мяса.
И мы все наелись до отвала. А когда я сытый, я добрый, так что «забыл» про воспитательную экзекуцию и лёг спать, укрывшись усталыми женщинами. Так хорошо я давно не спал…
Наутро мы уже прибыли в академию. А там… целая толпа журналистов у дверей академии. При виде их Маша аж передумала сходить на землю.
— Ваша Светлость, — обратилась она к князю Онежскому, когда мы все собрались на прогулочной палубе, — а вы до Питера не подбросите?
— Отчего же не подбросить? Подброшу, как раз на денёк нужно заскочить к Императору. Соберём делегацию, которая будет принимать капитуляцию Османской империи. От дриад тоже кто-нибудь понадобится.
— Прекрасно! — с облегчением выдохнула Маша. — Всё лучше этих падальщиков…
— Сволочи… — покачал я головой. — Нас на амбразуры бросаете, значит? Бессердечные…
Князь Онежский провёл рукой по синим