— Ты мой, — прошептала она, и это прозвучало не как утверждение, а как приказ, не подлежащий обсуждению. — Ты будешь служить мне. И взамен я дам тебе то, чего ты всегда хотел.

— И что же это? — хрипло спросил он, чувствуя, как её пальцы уже расстёгивают его потрёпанную рубашку.

Она улыбнулась.

— Признание. Власть, — её голос стал ниже, интимнее. — Возможность быть собой, не притворяясь. Не скрывая своей тьмы, не извиняясь за свою силу.

Её руки скользнули по его обнажённому телу — уверенные, властные, привыкшие брать то, что хотят. Она контролировала каждое движение, не оставляя ему выбора, кроме как подчиниться. И странным образом, Лёха не сопротивлялся. Впервые с начала апокалипсиса он чувствовал себя понятым, принятым, оценённым по достоинству.

Эхо исследовала его тело как учёный — методично, тщательно, не пропуская ни дюйма кожи. Её пальцы задерживались на шрамах, оглаживая их с почти маниакальным восторгом. Особенное внимание она уделяла его культям — целовала, вылизывала изуродованную плоть, словно это были самые восхитительные части его тела.

— Красивый, — шептала она, прикусывая кожу чуть выше культи. — Сломанный и от этого ещё более прекрасный.

В этот момент Лёха увидел что-то, чего никогда раньше не замечал в глазах других. Эхо смотрела на его культи, на его шрамы, на следы прошлых увечий не с отвращением или жалостью — она смотрела с восторгом коллекционера, обнаружившего редчайший экземпляр. Не вопреки его уродству, а именно из-за него. Каждый шрам, каждая неправильность его тела, казалось, только распаляли её интерес, делали его в её глазах ещё более ценным.

Её глаза блестели, дыхание учащалось, когда пальцы скользили по его рубцам. Она изучала каждый шрам с почти научной скрупулезностью, но за этим клиническим интересом скрывалось что-то гораздо более глубокое, тёмное, первобытное. Возбуждение. Голод. Жажда обладания.

В её глазах он видел то же самое безумное восхищение, с каким она смотрела на своих мертвецов. Он был для неё таким же экспонатом — редким, ценным, уникальным. И осознание этого странным образом не отталкивало, а притягивало его ещё сильнее. В мире, где его увечья всегда были источником стыда и неудобства, её безоговорочное принятие, даже восхищение ими, пробуждало что-то глубоко похороненное в его душе.

Она поцеловала его — не нежно, как любовника, а жадно, как хищник впивается в добычу. Её язык проник в его рот, исследуя, завоёвывая, утверждая своё господство. Руки скользили по его телу с уверенной властностью, не просящей, а берущей. Она раздевала его методично, словно распаковывая долгожданный подарок, глаза сверкали в полумраке комнаты как у дикого зверя.

Когда она наконец оседлала его, это было не слияние равных, а жёсткое, безоговорочное подчинение. Она двигалась над ним как воительница, завоевавшая новую территорию — властная, непреклонная, требовательная. Её ногти оставляли глубокие борозды на его груди, зубы впивались в плечи и шею, оставляя яркие метки обладания. Она не спрашивала о его желаниях, не интересовалась его удовольствием — она брала то, что хотела, используя его тело как инструмент для собственного наслаждения.

И странным образом, ему это нравилось. В мире, где всё было разрушено до основания, где прежние правила и социальные условности превратились в пыль под ногами мертвецов, её необузданная, животная страсть была чем-то настоящим. Подлинным. Неприкрытым условностями цивилизации. Это была самая честная, самая искренняя вещь, которую он испытал с начала апокалипсиса.

Она не позволяла ему касаться её — его культи могли лишь беспомощно сжиматься в воздухе, пока она использовала его тело по своему усмотрению. Эта беспомощность, полное отсутствие контроля парадоксальным образом ощущались почти как свобода. Освобождение от необходимости решать, действовать, брать на себя ответственность.

С хищной грацией она меняла позы, всегда оставаясь доминирующей стороной. То прижимала его к стене, впиваясь ногтями в плечи, то заставляла опуститься на колени перед ней, безжалостно управляя каждым его движением. Каждое её прикосновение было одновременно наказанием и наградой — болезненным, но желанным. Она использовала его как инструмент для собственного удовольствия, не позволяя забыть ни на секунду, кто здесь хозяйка.

Когда всё закончилось, она не отстранилась сразу, а продолжала сидеть на нём, вглядываясь в его лицо с нескрываемым удовлетворением. Её пальцы медленно чертили узоры на его груди, следуя линиям свежих царапин и старых шрамов. В полумраке комнаты капли пота на её коже мерцали как крошечные бриллианты.

Спустя долгие минуты она скатилась с него и легла рядом, лениво водя пальцем по его груди. Её дыхание постепенно выравнивалось, а глаза, затуманенные страстью, снова обретали свою хищную ясность. В них появился тот холодный, аналитический блеск, который он заметил ещё при первой встрече.

— Ты будешь полезен, Телекин, — пробормотала она, прослеживая особенно глубокую царапину от ключицы до солнечного сплетения. — Очень полезен…

Глава 21

Пожиратель Душ

Мы шли по улицам Красного Села, но поселение выглядело как жуткая пародия на само себя. Люди двигались как заводные куклы — механически, с пустыми глазами. Кто-то возился с инструментами в мастерской, повторяя одни и те же движения. Женщины развешивали белье с неестественной точностью. Дети замерли над книгами, переворачивая страницы через одинаковые промежутки времени. В столовой повар помешивал пустую кастрюлю, не замечая, что в ней ничего нет.

— Неплохой фокус, правда? — холодно усмехнулась Ксалфа, наблюдая за моей реакцией. — Нейросинхронизация позволяет контролировать базовые функции, не повреждая высшие структуры мозга.

— Заткнись и верни их в нормальное состояние, — процедил я, сжимая кулаки. — Ты обещала.

Рядом шла Диана, свободная от невидимых оков, но всё ещё настороженная. Её глаза сканировали окружение, оценивая ситуацию. Даже со своими способностями Танка она выглядела напряжённой — встреча с существами, легко блокировавшими её силовое поле, оставила след.

— Как договаривались, так и будет, — Ксалфа остановилась в центре главной площади и подняла руку с браслетом. — Но должна предупредить: возврат к нормальному состоянию может быть несколько… дезориентирующим.

Её пальцы коснулись мерцающего обруча на запястье, активируя последовательность символов, светящихся голубым цветом. Символы вспыхнули ярче, а затем словно растворились в воздухе, превращаясь в невидимую волну, распространяющуюся от Ксалфы во всех направлениях.

Эффект проявился мгновенно. Первой пришла в себя Нина, стоявшая ближе всех. Она моргнула, словно просыпаясь от глубокого сна, и замерла на месте. Её взгляд прояснился, она огляделась вокруг растерянно, пытаясь понять,