Всадники не гнались за построением. Тут всё решали рефлексы и нюх. Кто первым понял, где окажется враг через пять минут, кто угадал куда повернет противник, у кого свежее или выносливее кони.

Ближе к центру, на щитах, с которых сняли защитные кожаные чехлы, мелькнули гербы — три золотых линии на чёрном поле. Я узнал этот герб. Однорукий. Он явно пытался выбраться из боя. Но это было не просто — не подставляя себя под удар в бок или сзади.

Восторженный вздох Адриана. Слежу за его взглядом. Пара всадников сошлись лоб в лоб. Молодые, горячие — может, бросили вызов друг другу. Копья ломаются, один вылетает из седла, второй едва удерживается, тут же разворачивает коня безжалостно дергая за поводья, подскакивает — и уже добивает упавшего хищным клевцом на длинной рукояти. С обоих сторон налетают оруженосцы и арбалетчики, обмениваются ударами магии и стали. И вот кто-то уже бежит. Пажи и слуги рядом с настороженными сеньором гоняются за лошадьми с пустыми седлами и раздевают лежащих на земле — тех, кто не шевелится. Те, кто жив, вяжут, одновременно наскоро затворяют друг другу кровь магией лечения.

Сама схватка занимает… минуту? Полминуты? Меньше, чем нужно, чтобы поссать после пары кружек пива.

Победитель становится целью — удобно, стоит неподвижно. И вокруг него, словно водоворот, закручивается движение остальных конных отрядов.

На другом фланге, отделённые рощей деревьев и линией домов вдоль дороги, два крупных отряда сошлись в затяжной драке, двигаясь кругами, будто пытались закусить хвосты друг друга. Кони роняют пену, скорее всего хрипят от усталости, брызгают грязью из под копыт, зимнее солнце тускло отражается от стали.

Арбалетчики стреляли редко — натянуть арбалет на скаку довольно трудно. Магии тоже было немного. Вот один из арбалетчиков отстал, видно, конь устал — его настигли и ударами палицы сбросили из седла. Не стали останавливаться, продолжив загонять остальных.

Иногда казалось, что бой стихает — все словно расходились, и вдруг один из самых отчаянных, поймав миг, бросался вперёд, метал копье или магию, иногда удачно, но всегда вызывая ответную реакцию, погоню — и снова хаос.

Под рыцарем в сверкающей, как серебряная чешуя на солнце, длинной кольчуге и красным плюмажем на массивном шлеме рухнул конь. Его сопровождение проскочило дальше, потом вернулось. Паж без шлема соскочил со своего коня, кинулся помогать сеньору. Рыцарь успел подняться, схватиться за седло коня, которого подвёл ему слуга, и тут получил копьё в бок с разгона. Кольчуга не выдержала удара — рыцарь повалился на мерзлую землю с обломком копья, пробившего его почти насквозь.

Всё. Такое не лечится.

Хорошо, что этот, кажется, не мой — слишком приметная броня, я бы запомнил.

— Вот это бой!.. Сеньор Магн! Ведите нас! — Дукат. Он самый наглый, всегда лезет. В голосе зависть, азарт и детская обида — как будто там, внизу, раздают конфетки, а мы тут время зря теряем.

— Дайте отдохнуть лошадям, — чеканю я, и в моём голосе звенит сталь.

Эти опасные люди любят играть в суровые мужские игры.

Я — нет.

Я люблю побеждать.

И мне не нравился этот расклад.

Я, наконец, столкнулся с тем, с чем должен был столкнуться уже давно — если бы не неожиданность зимнего вторжения и усталость от постоянной войны на периферии Луминаре. Местные, наконец, решили дать бой. Простое, понятное «а давайте соберёмся и вломим».

Отсюда, со склона холма, я видел, что моих всадников в этой, очевидно богатой, долине собралось около сотни. Может, полсотни — честно говоря, посчитать рыцарей, мелькающих как разноцветная, поблёскивающая сталью мошкара, было непросто. Но очевидно, что вражеских всадников было как минимум втрое больше.

Для тех, кто сражался там, внизу, это было неочевидно. В отличие от ведомых алчностью и успевших сплотиться за долгое время всадников Караэна, местные лишь немного меньше опасались друг друга, чем нас. В их передвижениях и манёврах чувствовалась неуверенность, осторожность. Большинство таились за рощами и домами, не торопились ввязываться в бой. Похоже, мои всадники победили в первых нескольких схватках и сильно испортили настроение местным сеньорам.

Вот только проблема была даже не в этом. Проблема была в том, что и горожане решили дать бой.

Честно говоря, организация — никакая. Я бы на их месте встретил наши войска раньше, на холмах. Ещё и укрепившись.

Увы для местных, у них не было такого порядка, как в Караэне. А, скорее даже, такого общепринятого предводителя, как я.

Множество людей шло в нашу сторону из города. Сплошным потоком — по трём дорогам. В эти ручейки со всех сторон вливались отряды по несколько десятков человек. Они были слишком далеко, чтобы разглядеть как следует, но, кроме редких отблесков на остриях копий или просто двуручных дрынов, я не заметил особо много металла.

Вот только на вид их было… тысячи три. Ладно, скорее всего, я преувеличиваю от нервов. Но даже если ошибся и преувеличил вдвое — это всё равно очень много. Я вышвырнул сотни килограмм серебра и напряг силы огромного, возможно одного из крупнейших местных городов и вообще торговых центров, чтобы добросить до сюда тысячу пехотинцев. А местные кинули клич по окрестностям и собрали как бы не в три раза больше. Вот он, ответ, почему феодальная карта Европы состоит из россыпи множества крохотных государств. Плотность населения помноженная на богатство и каждый средний поселочек может выставить ополчение сравнимое с каким-нибудь Новгородским полком.

Тем временем бранкотта Однорукого остановилась. Пешеходы начали что-то подозревать. Они остановились и сбились в кучу, настороженно вытягивая шеи, силясь разглядеть что происходит впереди. Даже если бы незатянутое дымными полосами небо, они все равно находились в низине, и обзор им перекрывали рощи и небольшие хутора вокруг. Кто-то сообразительный вскочил на телегу. Врядли это помогло, скорее взяла верх обычная, нормальная, человеческая осторожность. Бранкотта тихонько стала оттягиваться назад, разворачивая телеги.

Однорукий появился рядом со своей бранкоттой. Уж не знаю, как он вырвался из мельтешащей кучи рыцарей, но сейчас скакал прямо к пехоте, пригнувшись в седле. С ним было только двое вооруженных слуг. Я совешенно не помнил, сколько конных у него было утром. Его плащ, мокрый и перепачканный, бился о бок коня, а левую руку — ту, что осталась, — он держал высоко, маша ей, словно