чувств. Коротко, сухо, по-деловому. Признав право подчиненного на восстановление душевного и физического здоровья в течение как минимум двух месяцев: «Разве я обещал вам три месяца отпуска? Побойтесь бога, Майкл, это был не я, а кто-то другой, живущий исключительно в вашей голове». И даже пообещал решить вопрос с отпуском в газете, но напомнил о необходимости представить развернутый отчет по результатам работы в Испании – «в дополнение к существующим донесениям». Тем более что сейчас, оказавшись за рамками происходящего в Испании, Майкл получил возможность взглянуть на тот котел, в котором варился без малого полгода, со стороны. Без довлеющей злобы дня, а также «без гнева и пристрастия».

«Прямо так и сказал, козел старый… мол, без предвзятого мнения!» – вспоминая об этом разговоре, Матвеев не мог оставаться спокойным. Его почти час уговаривали как ребенка, к тому же – сильно задержавшегося в развитии, проговаривая по нескольку раз одни и те же аргументы. Сулили, как настоящему буржуинскому Плохишу, «бочку варенья и корзину печенья» и вообще были предупредительны и в меру милы.

«Почему?»

Да потому что, как выяснилось в самом конце разговора, Гринвуд оказался одним из тех трех агентов-везунчиков без преувеличения, сумевших вырваться из Испании после обнаружения утечки информации о разведывательной сети МИ-6. Судьба всех остальных терялась в «густом тумане» Гражданской войны.

Но, главное, он оказался единственным из «пришедших с холода», способным к аналитической работе. Оттого так увивался вокруг него сэр Энтони, потому и потакал капризам, недостойным джентльмена на службе его величества. Об этом Майкл узнал в ходе третьего телефонного разговора, уже в Турине. От увещеваний начальство перешло к напоминаниям о дисциплине. И Степан решил, что хватит изображать напуганную примадонну – всему есть предел.

«Отчет нужно писать – спору нет. Но стоят ли мои наблюдения хоть пару пенсов, когда обстановка в Испании меняется практически ежедневно?»

Мысли не мешали Матвееву – он автоматически разрезал рогалик вдоль, тонко намазал обе половинки маслом, для «густо» масла маловато, и сверху пришлепнул немного ежевичного джема.

Действительно, кто мог предсказать, что троцкисты первыми прибегнут к индивидуальному террору? Никто… И плевать, что до сих пор ни одна группировка – ни «белая», ни «красная» – не взяла на себя ответственности за совершенный теракт. Смерть Марти стала в буквальном смысле ударом под дых политике Коминтерна в Испании. Такого отчаянного шага могли ожидать от анархистов, но они отчего-то не торопились. Видимо, однажды упустив момент для выступления против постепенного сокращения их влияния и попыток со стороны Мадрида привести барселонскую вольницу к «общему знаменателю», Дуррути и его команда решили копить силы и дожидаться, кто возьмет верх в битве под ковром между коминтерновцами и ПОУМ, чтобы затем…

«А что, у тебя есть какие-то сомнения в том, кто победит? – очередное явление „внутреннего голоса“ не удивило Степана, он даже обрадовался. – Это Гринвуду сомневаться позволено, а ты-то прекрасно знаешь, чем заканчивается война теленка и дуба. Весовые категории разные».

…Итак Дуррути решил обождать, чтобы затем нанести удар по ослабленному внутренними дрязгами режиму Мадрида и попытаться отстоять автономию Каталонии и собственную независимость. Ну, что ж в этом предположении, похоже, содержалось больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд. Но, если так, получалось, что унитаристы в анархистской среде постепенно теряют позиции со своей идеей широкого общенационального фронта, и, чтобы удержаться во главе ФАИ, им теперь придется пойти на уступки радикалам, давно уже пропагандирующим «беспощадную борьбу с остатками прогнившего государства». Не просто пойти на уступки, а встать в авангарде самоубийственного движения к абсолютной свободе.

М-да… В ближайшие месяцы, после беспощадной резни одних коммунистов другими, стоило ожидать серьезного выступления профсоюзов вместе с анархистами, и, скорее всего, оно произойдет в Каталонии. Точнее – в Барселоне.

«А где же еще? Свято место пусто не бывает…»

Что же касается боевых действий, даже не будучи великим стратегом, Матвеев предполагал, что еще месяц-два и война окончательно приобретет позиционный, насколько это, разумеется, возможно в настоящих условиях, характер. Крупные операции, подобные прорыву на соединение южной и западной группировок санхурхистов или рейду Павлова, станут редкостью и, скорее всего, будут привязаны к очередным переброскам пополнений из стран – участниц конфликта. Вместо лихих рейдов – бесконечные битвы за «домик паромщика». Тем более что в первые же месяцы конфликта самые неуправляемые и «нестабильные» элементы противоборствующих сторон были сняты с «главной» доски. Это касалось, разумеется, обеих сторон. И разного рода радикальных элементов в интербригадах и республиканской армии – одни просто погибли, а другие постепенно оттянулись из действующей армии в сторону тыла. Но та же картина наблюдалась и среди мятежников. Буйные карлисты[43], недовольные по тем или иным причинам офицеры – всех смахнуло, как веником, беспощадной практикой гражданской войны. Правда, оставались еще марокканцы… но их после Саламанки в плен не берут. Об этом даже успели сообщить все основные европейские газеты – кто в разделе «курьезы», а кто – устроив форменный «плач Ярославны» по «невинным жертвам красного террора».

«Следовательно, фронт можно пока исключить из предмета отчета – наметить пунктиром и довольно – и сконцентрироваться на неоднородности республиканского лагеря. К счастью, советские товарищи еще не погрузились с головой в проблемы местного „серпентария“, но когда это произойдет… „цивилизованному миру“ будет явлен пример быстрого и максимально жесткого решения проблемы внутреннего политического единства одной из воюющих сторон. А для этого… для этого должен быть повод – громкий и настолько экстраординарный, даже по меркам гражданской войны, что не потребуется никаких оправданий», – и тут Матвеева, что называется, переклинило.

Восточные люди придумали для накатившего на него состояния множество названий, спрятав среди туманных притч и многословных поучений смысл внезапного озарения. Запад предложил простой на первый взгляд выбор между богом и дьяволом – навязав дуалистичность источника «откровения».

Впрочем, рациональный Запад был знаком и с «Эврикой» Архимеда, и с келлеровским инсайтом. И случившееся с Матвеевым весьма логично укладывалось в рамки современной ему – в обеих жизнях – теорией решения задач. Он многое знал о предмете своих нынешних размышлений, да и думал об этих вещах не в первый раз. И вот в его сознании произошел переход количества проанализированной информации в качество безупречных по логике и подкрепленных историческими аналогиями выводов.

«Я знаю!»

«Зачем ждать повода, когда его можно создать? – пожал мысленно плечами Степан. – Своими руками создать. А потом – использовать».

Это было так очевидно, что даже странно, что он не понял этого раньше. И почему только он один? Или все-таки не один?

….Несколько лет