– Интересная, но не столь важная. Я тогда каждую ночь бродил по городу и уничтожал тени. Их становилось больше и больше… Тогда-то я и нашёл Фонарщика.

– И Чи?

– Чи сама пришла, – хмыкнул Уилки. – Да они и были по сути единым целым, с самого начала. Как душа, разделённая на две части. Фонарщик взял на себя уборку города, и я наконец смог заняться более важным делом – наблюдениями. И вовремя, потому что ещё немного – и я бы упустил тех, кого ты назвал «безликими». Я их назвал крысами, потому что они по-прежнему боялись кошек, но научились заражать людей.

Хотя капюшон с меховой опушкой был надвинут до самых бровей, затылок у Моргана обдало холодом.

– И чем же… заражать?

Уилки брезгливо поморщился.

– Грязью. Чёрными страстями, бесцветной апатией… Всё худшее они усиливали в несколько раз. И эту заразу, Морган, люди передавали друг другу, как грипп или простуду. А тот, кто наполнялся темнотой до краёв, рано или поздно попадался теням, и даже Фонарщик ничего не мог сделать. Избавиться от крыс гораздо сложнее. Они уже не так боятся света. Да и прячутся слишком искусно…

Он замолчал. Морган прокрутил в голове уже сказанное, сопоставил со своими воспоминаниями – и понял, что в истории зияет огромный пробел.

– А Шасс-Маре? Как работает Фонарщик – я видел, – осторожно уточнил Морган, когда увидел, что Уилки снова нахмурился. – Она тоже как-то связана с уничтожением теней?

Уилки рассмеялся, скрипуче и неприятно:

– Прибраться в городе может любой из нас. Но Шасс-Маре занята другим. Видишь ли, заражение чернотой останавливается, если человек сталкивается с чудом. Всё равно с каким – радуга зимой, дивный сон, пронзительная песня со сцены в занюханном пабе… – добавил он словно между прочим, но Морган сразу вспомнил о Кэндл, и ему стало не по себе. – Эта девочка – проводник. Единственная, кто может отсюда пройти туда и вернуться.

Морган едва не споткнулся. Слова прозвучали по-особенному, но смысл ускользал.

– То есть?

– Ты не поймёшь, – качнул головой Уилки. – Просто запомни, что она – проводник чего-то очень важного. Того, без чего мир остановится. Или утонет в черноте. Одна из тех, кто с самого начала был на грани, на границе, не осознавая этого. Ты не поймёшь, – повторил он с лёгким сожалением.

А Морган вспомнил взгляд Кэндл там, в баре, – и в груди словно вспыхнула жгучая и сладостная искра.

– Может, и не пойму, – согласился он, чтобы не спорить. – Но ты хотел мне рассказать ещё о чём-то, разве не так?

Ресницы Уилки дрогнули.

– Умный мальчик, – произнёс он с непонятным удовлетворением и замедлил шаг. Морган тоже – против собственной воли. Впереди была та самая аллея, за которой начиналась дорога к дому. – Я много наблюдаю за тенями. Поначалу они действовали хаотично. Укол там, укус здесь… Но с определённого момента нечто стало направлять их. Они всё успешнее избегают Фонарщика. Они научились делать отвлекающие манёвры – устраивают погром и какофонию в одном месте, а в то же время истончают границу в другом, и я едва успеваю зачищать все опасные пятна прежде, чем появляется разлом.

Аллея закончилась; улица выводила прямо к дому – мимо спящих окон, заснеженных садов и подозрительно ухмыляющейся тыквенной рожи в соседском дворе. Морган поймал себя на том, что теперь уже он замедляет шаг, оттягивая момент расставания.

«Это для расследования. Только для расследования».

– Что-то их направляет… Хочешь сказать, у них появились вожаки?

– Генералы, – задумчиво опустил голову Уилки. – Я их называю генералами, потому что они знакомы со стратегией и тактикой. Это уже не просто противостояние, Морган Майер, это война. И я до сих пор понятия не имею, как они выглядят, хотя каждую ночь обыскиваю город.

Омерзительно-прекрасное лицо Кристин вспыхнуло в памяти и угасло.

– Я подумаю над этим, – механически пообещал Морган и наткнулся на удивлённо-настороженный взгляд Уилки. – Что такое? Ты разве не этого сам хотел?

Уилки нахохлился и сунул руки в карманы.

– Я от тебя хочу одного – отдай своё имя Шасс-Маре. А раньше и думать не смей о том, чтобы влезть на тёмную сторону.

Ещё неделю назад Морган бы разозлился на такие слова, но теперь вспомнил жуткую тоску в глазах Шасс-Маре, пение Кэндл и медленное вращение воронки в танцевальной школе – и спокойно кивнул:

– Посмотрим. Я не собираюсь заключать сделку по неведению.

– Начитанный мальчик, – усмехнулся Уилки. – Но не все сказки говорят правду.

Внезапно он остановился. Морган отвёл взгляд от его лица – и понял, что они уже перед калиткой. Особняк Майеров был тёмным и мёртвым; только в спальне Донны на самом верху размеренно мерцал ночник.

«Надо подняться по тёмной лестнице, – пронеслась в голове леденящая мысль, и память услужливо подкинула свежее впечатление – мраморную лестницу в заброшенной школе. – Надо просто подняться по лестнице и включить свет… или наоборот?»

– Проводить тебя?

– Что? – недоверчиво переспросил Морган, оборачиваясь к Уилки, но не нашёл ни намёка на улыбку или насмешку. – Я… Да как хочешь, – вспыхнул он из-за иррационального приступа раздражения пополам с неловкостью. – Мне-то что.

Морган развернулся и пошёл к дому, стискивая руки в кулаки. Щёки пылали – без всякой причины. Уилки безмолвно следовал за ним. Через холл, по лестнице, до спальни… Там он уселся в кресло, точно так и надо, приманил пальцем книгу со стеллажа, раскрыл посередине и углубился в чтение, нисколько не смущаясь отсутствием света. Морган переступил с ноги на ногу, чувствуя себя крайне по-дурацки, затем плюнул на всё, разделся донага и забрался с головой под одеяло. Постель оказалась нагретой, словно он отлучился из дома на минуту, самое большее.

Темнота спальни безмятежно шелестела книжными страницами.

Глава Х

Каждый раз предрождественское утро ознаменовывалось эпохальной ссорой Донны Маккензи с Годфри из-за праздничного меню – и каждый год Донна побеждала с разгромным счётом, воззвав к Этель, в будни сохраняющей нейтралитет. Крики спорщиков и звон посуды гарантированно поднимали на ноги всех обитателей и гостей дома не позднее десяти часов, однако в этом году Морган благополучно продрых до трёх пополудни, пропустив и грозную битву, и торжественное примирение. Он пробудился под сумасшедшую импровизацию на тему «Звона колокольчиков» и ещё десятка популярных рождественских мелодий одновременно, вымыл голову прямо в раковине, разгоняя тупую, болезненную сонливость, и спустился в столовую.

Завтрак в честь примирения, похоже, был роскошным, но теперь от него осталось только полчашки салата с авокадо, остывшие